Посадив Лильку на траву, он хотел присесть рядом на корточках, не желая пачкать брюки, но она повалилась на землю, и пришлось сесть по-настоящему, чтобы поддержать ее. Поглаживая растрепанные волосы и замирая от жалости, Саша бормотал:

— Ну, тихо, тихо… Я здесь. Слышишь? Я здесь.

"Если я не смогу уйти от нее… Если решу остаться… Совсем остаться. То все должно быть по-настоящему, никакой достоевщины. Никаких подлых размышлений о падшей девушке и собственном благородстве. Как будто все этого просто не было… Я смогу так? Только она и я".

— Я с тобой, — шепнул он.

Лилька простонала, от боли сжимая кулаки:

— Что толку? Я так люблю… ты просто не понимаешь…

— Я понимаю.

— Так люблю его. Так люблю…

— Его? — у него внезапно пересохло в горле. — Ты… ты говоришь… О ком?

Она опять захлебнулась и яростным движением растерла по лицу слезы:

— Игоря. Кого же еще?

Глава 5

Что заставило его не просто остаться с ней и довести до дому, но и просидеть всю ночь — не возле постели, конечно, не сиделка все-таки! — в соседней комнате, куда беспрепятственно проникали ее стоны? Ей было откровенно плохо, но Саше не становилось от этого легче. Он нарочито пытался вызвать в себе злорадство, ухмыльнуться над бесконечностью хмельных Лилькиных мук, но у него ничего не выходило. В груди так болело, что все силы уходили на борьбу с этой болью, незнакомой ему.

Сашу не беспокоило, что мама будет тревожиться о нем: с хорошей свадьбы не грех вернуться и утром. Наверное, она только порадуется, что сын решил немного забыться и пожалеет, что сама не способна на это. Разве она когда-нибудь позволяла себе напиться так, как это сделала Лилька?

Стон разбудил его, и только тогда Саша понял, что спал, и что стон этот был его собственным. А ведь ему ничего не снилось… Внезапно вспомнилось, как Лилька писала, что никогда не видит его во сне. Почему же он сразу не догадался, что это значит?

На диване, который Саша занял на эту ночь, когда-то спал Лилькин дедушка, почти мифический персонаж, так и не увиденный им живым. Лилька уверяла, что у старого настройщика был абсолютный слух, и Саша ей верил, хотя до сих пор помнил, как его впервые поразило то, что, оказывается, Чайковский таким сокровищем не владел. Когда потрясение прошло, неожиданно стало легче от обнаружившегося несовершенства гения. Это значило, что к нему можно, по крайней мере, приблизиться…

А потом он как-то услышал реплику, что абсолютным слухом только настройщики и обладают. Но ни одного из них это не сделало великим музыкантом. Тогда Саше открылось, что секрет гения не в ушах и даже не в пальцах. Он в душе, которая должна быть наполнена чуть больше, чем у обычного человека. Чтоб было, что отдать.

Саша поймал себя на том, как легко соскользнул с мыслей о Лильке на музыку, и решил, что в этом нет ничего странного. Для него. Обе они переплелись в нем настолько, что не отделить. Саша никогда не спрашивал себя: любит ли он Лильку, и ей не говорил ничего подобного. Разве признаются в любви воздуху, которым дышат?

Его снова настиг ее ломкий от боли голос: "Я так люблю его. Так люблю…" Саша стиснул уши, хотя и знал, что это не поможет, ведь крик звучал уже внутри него. Он смотрел в потолок, на котором густо топорщились широкие мазки белил, и зачем-то повторял, и повторял эти слова, не имевшие к нему никакого отношения.

Лилька проснулась часа в четыре, и он сразу угадал это по тому, что стон прозвучал более осознанно.