В голосе матери послышалось сожаление:

— Когда ты стал взрослым?

Саша рассмеялся:

— Разве я уже стал? Я не заметил.

Глава 3

За те месяцы, когда Саша не бывал дома, он успевал забыть, что по утрам его комнату заполняет солнце. Беззастенчиво вселившись, оно теплом пощекотало Сашины веки, невесомым "зайчиком" качнулось на ресницах, зависло в воздухе, с детской назойливостью заставив ленивые пылинки пуститься в пляс, и длинной полосой растянулось на ковре.

"Шторы не закрыл", — он понял, что уже не уснет, но еще не мог себя заставить проснуться до конца. В отдельные минуты Саше даже казалось, что солнце снится ему, а потом он ощущал, как потеплела щека, и бессвязно думал: "Оно есть… Мама спит? Сколько времени? Неужели мне никуда не надо бежать?"

Наконец сон окончательно размяк и растаял, как воск, из которого ночь лепила легко превращающиеся друг в друга образы. Сев на постели, Саша усмехнулся тому, как восторженно замерло сердце: "Я дома!" Ступая по солнечной полосе, он подошел к окну, и прерывисто вздохнул: увидевшееся, было так хорошо, что будь Саша чуточку сентиментальней, у него навернулись бы слезы.

Их крошечный сад был сейчас так спокоен, так прозрачен, что ему тоже захотелось стоять, не шевелясь и еле дыша. Там солнце не веселилось так нахально, как в комнате, а разливалось застенчивой радостью в мелких каплях, зависших на листьях ранета и черемухи. И спрятавшаяся в темной кроне птица тоже была смущена тишиной рассвета и позволяла себе лишь редко, тоненько попискивать. Ветра совсем не было, и все же листья едва заметно подрагивали, будто деревья ежились, привыкая к утреннему теплу.

И потому, что все вокруг было так гармонично, так прекрасно, Сашу насквозь прошило болью: "А ее здесь больше нет…" Еще вчера он держался на злости и на решимости увидеть, обидеть, оттолкнуть. А сегодня всего этого уже не нужно было делать, все было позади, по крайней мере, в отношении Лильки. И оттого, что Саше удалось одним рывком выбросить ее из своего мира, тот внезапно стал пустым, как Космос, который тоже великолепен, только дышать там нечем.

"Я вернусь в Питер. Окончу консерваторию. Говорят, из меня что-то получается… Зачем? Это все — зачем?" — он внимательно посмотрел на свои крепкие руки с длинными пальцами. Уже в одиннадцать лет Саша легко брал полторы октавы… Эти руки были всего лишь инструментом, который сам по себе, конечно, ценен, однако музыка зарождается вовсе не в нем. Он уже узнал — где. Он успел это прочувствовать.

Не проверяя, спит ли мама, Саша, натянув свитер и джинсы, потихоньку выбрался из дома, и, стараясь больше не озираться, быстро прошел через сад. Задание себе он уже придумал: сбегать на вокзал и выяснить, когда отходит нужная ему электричка? Его тревожило то, что справочная сейчас, скорее всего, не работает, но ведь должно же быть какое-нибудь табло с расписанием!

Местные собаки еще спали, и ни одна не подала голоса, пока Саша петлял давно не хоженными переулками, в которых помнил все, вплоть до цвета почтовых ящиков. У одного из домов он замедлил шаг: здесь Лилька всегда припадала к забору и долго смотрела на цветы, занимавшие добрую половину огорода. Они просились на полотно импрессиониста, играя лиловыми, розовыми, желтыми красками, то перетекая одна в другую, то расходясь.

"Ее назвали Лилькой потому, что она похожа на цветок", — он вспомнил это и зажмурился, хотя сейчас цветов еще не было, одни только луковицы в земле. И Лильки тоже не было. Но в отличие от ирисов и гладиолусов, она даже не обещала прорасти в его жизни…

— Сашка!

Его застал врасплох этот оклик, и он вздрогнул слишком заметно.