О, безымянный страх для жителей травы!

 Случайный свет в ветвях, или глаза совы?

 Все ночи проглядев, до сухости во рту —

 кто там, черней дерев, летит сквозь темноту!

 ВАРИАЦИИ

 1.

 Долины черны, как нутро сыроварни,

 считая овец, повредишься в уме…

 Господь, вышиванье твое, рисованье

 пугает и дразнит бредущих во тьме.

 Тот гладью, тот крестиком вышит, тот спорот,

 тот хмель променял на темнеющий плющ,

 раскроено небо, и сыплет за ворот

 сырою пыльцой из адамовых кущ.

 Там зреет головка зеленого сыра —

 предмет вожделенья окрестных собак,

 и Рона течет на окраине мира,

 холодные волны роняя во мрак.

 Что ближе к нам, немощным, что человечней,

 чем лунного света немые нули,

 чем этот бессмысленный ропот овечий

 пред самою бойней, у края земли.

 2.

 Кто гладью на ткани, кто крестиком вышит,

 кто зыбь наблюдает у края земли,

 где свет на поверхности пляшет и пишет

 нули и восьмерки — но больше нули.

 Кто крестиком вышит, кто соткан, кто спорот,

 кто хмель променял на темнеющий плющ.

 И небо раскрыто, и сыплет за ворот

 сырую пыльцу из адамовых кущ.

 И бросив расшитые пестрые пяльцы,

 которыми тешился век напролет,

 создатель в свои узловатые пальцы

 тяжелые ножницы молча берет.

 ГАЗЕЛИ

 1.

 Кто соловей при свете дня, тот козодой в полночный час,

 Он в алых зарослях огня прокладывает тайный лаз,

 Он доит коз в чащобах роз, в уколах золотистых ос,

 Вложив раздвоенный язык в озера слез, в ресницы глаз,

 В глазницы глаз, поскольку синь в них выел купорос небес,

 Он расплетает свой кушак, он греко-римский парафраз,

 Он выбирает лучший мед из самых потаеных сот,

 Он оплетает, как лоза, долины, скрытые для нас,

 Где сонный сок роняет мак на берега медвяных рек,

 Ты раздираешь влажный мох, зверообразный козопас.

 К тебе, раскрыв цветущий пах, взывает каждый медонос,

 Чью сердцевину выел страх, не оставляя про запас…

 О, кто б ни бросился на зов, летучей доблестью крылат,

 Из наших замкнутых миров, чей млечный свет давно угас,

 К тебе, о нежный садовод, тяжелых пчел сестра и брат…

 Ах, этот двуединый сон, в нем гибнут лучшие из нас!

 2.

 Я тюрчанку из Шираза своим кумиром изберу,

 За родинку ее отдам и Самарканд, и Бухару…

 Хафиз

 Я за Тюрчанку из Шираза, сгорая в гибельном чаду,

 Отдам и Юнга и Делеза, и Ясперса и Дерриду.

 За лунный лик, и стан газелий, и кольца локонов тугих

 Постмодернистскую заразу под самый корень изведу,

 Ах, боле ничего не надо в саду неистовых услад —

 Там плачет Мирча Элиаде, как ни в одной из Илиад,

 Какой там Ясперс? Это яспис ее ланит, очей агат,

 Ее шелков многоочитых в траву спадает водопад!

 Ты не зазноба, ты — заноза, тебя и силой не извлечь,

 К тебе из нашего колхоза ползет в снегу родная речь,

 На лунные поля Востока, на минные его поля,

 Где нежная ладонь Пророка возносит криворотый меч!

 «Автандил и Наталья по городу нежно идут…»

 Автандил и Наталья по городу нежно идут

 пляшет сон лимонадный платаны плывут над аллеей

 Автандил говорит — разрушается старый редут —

 что-то ей говорит на ушко и Наталья алеет

 Плещет сон голубиный платанный поверхностный сон

 чье там черное море чья рыба гребет плавниками

 чей рыбак на рассвете парит над водой невесом

 рядом в каменоломне ворочают розовый камень

 Автандил покупает цветы и бутылку вина

 а Наталью влекут ароматы хрустальных флаконов

 пляшет пух тополиный над ними ничья не вина

 птичьи крики старух увивают резные балконы

 Если б мог — он сказал — я тростник свой озерами слез

 напитал для тебя — но она понимает и прозу

 в проходящем дворе наливается дерево лоз

 соловей как маньяк обнимает дамасскую розу

 Так Наталья бела так блаженны ее телеса

 что парит Автандил увлекаемый чудом природы

 что там грайи кричат как пронзительны их голоса

 там где воды Лагидзе и просто летейские воды

 ВСПЫШКА РАЗМНОЖЕНИЯ КОРАЛЛОВ НА БОЛЬШОМ БАРЬЕРНОМ РИФЕ В ПОЛНОЛУНИЕ

 Когда стремит свой плавный бег полночная волна,

 какой в морях гуляет снег, всплывающий со дна!

 Дымясь, пылая и паря в чаду златой игры,

 в тугие лунные моря возносятся миры.