Дрожит насыщенная плоть, летучая постель,

 вливаясь в лунную купель, как ей велел Господь,

 и в ночь коралловой любви ворочается риф,

 неся сокровища свои в грохочущий прилив.

 Там известковые грибы плетутся, сморщив лбы,

 на зов невидимой трубы, на гульбища судьбы,

 и в позолоченной пурге, желанием ведом,

 моллюск на розовой ноге бредет в веселый дом.

 Там сонмы барышень в цвету смущают бледных рыб —

 их тел божественный изгиб, убийственная ртуть,

 их перламутровый наряд в извивах рококо,

 им злой полип вливает яд в жемчужное ушко,

 и сладость лучшего вина им гибелью грозит,

 и страсть печальная скользит по масляным волнам.

 Чудны дела твои, Господь, прекрасны чудеса,

 где плодородная роса кропит живую плоть!

 Благословенна будь вовек, полночная заря,

 да воссияет лунный свет, пронзающий моря,

 и содрогание икры во тьме лихих путин,

 и золотистые шары, и алые пути,

 когда неспящая толпа во тьме бредет по дну,

 когда зеленая тропа уводит на луну.

 САУЛ И ДАВИД

 Он стащил шелом, он сказал — шалом! — говорит, я, мол, бью челом!

 На долины смертная пала тень,

 Я сейчас пропою псалом!

 Говорит Саул — типа я уснул — ты чего орешь, точно есаул,

 Слушай-ка пацан, как тебя, Давид? Знал бы ты, Давид, как нутро болит,

 Все долины в смертной лежат тени,

 Ты не пой мне, повремени!

 Все холмы в огне, города в огне, а долины лежат во тьме.

 Там грядет Господь меж сухих камней — оттого и не спится мне!

 Страшен лик его, и убоен взор, и зеницы его черны,

 И когда не пришьет он меня в упор, то сожжет меня со спины…

 Отвечал Давид, — мол, прости, слихa[1] ! — я тебе еще не допел стиха,

 Эти струны целительный льют бальзам — вот пожди, и услышишь сам,

 Ну, а чтобы ты внял моим словам,

 Я спою псалом nomber one…

 Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не сидит

 в собрании развратителей. В законе Господа воля его.

 И будет он как дерево, посаженное при потоках вод,

 которое приносит плод

 во время свое,

 и лист которого не вянет,

 и во всем, что он ни делает, — успеет.

 Не так нечестивые; но они — как прах, возметаемый ветром…

 Кто ничего не сеет,

 Тот, следовательно, не жнет —

 Ветер его рассеет,

 Пламя его сожжет…

 Говорит Саул — голова в огне, отвали, пацан, и не пой при мне,

 Ты по жизни кто? Говоришь, пастух? Для меня, пастух, горний свет потух,

 На долины смертная пала тень,

 Говоришь, я кричал во сне?

 Знал я пастухов, я и сам таков, так что я ложил на твоих стихов!

 Я и сам с верблюжьего слез горба, так что, типа, тодарабa[2] …

 Я, блин, пастырь страны, я убийца войны —

 Заслужил я момент тишины.

 Говорит Давид — нечестивый прах ангелы взовьют на семи ветрах,

 К пастырям овец Бог склоняет слух,

 Говорят, он и сам — пастух.

 Ну, а чтобы ты встретил лик зари,

 Я спою псалом номер три!

Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня.