Мак тогда сказал, что выступать и ездить в туры будет совсем непросто. Остальные ребята на мой звонок даже не ответили. Ищут новую солистку – слышала краем уха Сюзанна. Как же они быстро от меня избавились, я в ужасе была.

Вообще-то мы решили, что я выступлю на последнем концерте и о моем уходе мы расскажем вместе. Но посреди репетиции, когда мы разбирали нашу с ним песню о любви, Мак выбежал из зала.

– В чем дело? – Я вышла и нашла его на стоянке, он закуривал.

– Не могу. – Он ткнул сигарету в рот, затянулся.

Выпустил облако дыма, я сказала.

– Понимаю, мне тоже тяжело.

– Тебе тяжело? – рявкнул он, стряхивая пепел. Резко ко мне повернулся: – Посмотри на себя. Посмотри, во что ты одета.

Я посмотрела на себя: обтягивающие джинсы, леопардовая майка с глубоким вырезом, сапоги на высоком каблуке.

– Ну и что? Я всегда так одеваюсь. – Мне нравилось репетировать в том, что, скорее всего, надену на выступление, особенно любила каблуки. В них чувствую себя более раскрепощенно, легче двигаться по сцене.

– Вот именно. Ты ведешь себя так, будто ничего не произошло.

Закусив губу, я замерла.

– Мак, я не понимаю, что ты от меня хочешь.

– Конечно, ты никогда не понимала, – ответил он. Бросил со всей злости на землю окурок и растоптал его. – Сию же секунду уходи.

Я дернулась, будто пощечину дали.

– Что?

– Я отменяю концерт. Скажи ребятам. Ни о чем не беспокойся.

– Но мы же договорились, – запротестовала я.

– Валери, твою мать, я не могу стоять с тобой на одной сцене и петь песни, ты это понимаешь? Видимо, нет. – Он провел по волосам рукой. – Ты решила играть в дочки-матери со своей милой семьей, так иди. Играй!

– Мак, ну пожалуйста, – начала умолять я. – Всего один концерт.

Он уверенно покачал головой – меня словно под дых ударили.

– Свой выбор ты сделала. С меня довольно.

Понятия не имею, что он наговорил ребятам про меня. Про нас.

Вернувшись за своими вещами, мне хотелось опередить его, что-нибудь им сказать. Но я была слишком опустошена. Я промямлила что-то про плохое самочувствие и вышла, пока они не увидели моих слез.

Жаль, что тогда проявила слабость.

Нечестно. Ведь только я все потеряла. Он мог бы меня хотя бы выслушать, узнать, а что чувствую я. Не из-за меня одной все рухнуло. Он тоже был виноват. И если я смогла пережить наш разрыв, продолжила петь в группе и даже представляла, как в будущем мы выступаем вместе, то и он мог бы найти в себе силы и со всем справиться.

Чем больше об этом думала, тем больше злилась.

Схватив блокнот, я встала перед дверью и пару раз постучала. Опустила руку. Осмотрелась. Прислушалась, что Мак делает внутри. Может, услышу звуки его шагов, пение или игру на гитаре. Дом у него небольшой. Нет и ста квадратных метров. Обычно какие-то окна он оставлял открытыми. Минуту я слушала тишину, постучала еще раз.

Перед домом стояла машина, так что он точно дома.

– Мак! – крикнула я. – Это я. Принесла блокнот.

И снова тишина.

– Мак, ну ты чего. – На окне рядом с дверью шторы все еще закрыты. Раздраженно обошла дом и встала у другого окна. – Давай поговорим.

С каждой секундой мне становилось все тоскливее.

Но было тихо. Никто мне не открыл, никто не ответил. Я заглянула в окно: оно приоткрыто, шторы не задернуты. Одеяло в ногах кровати, простынь смята. На спинке стула висит одежда. Может, в душ пошел. Прислушалась, не журчит ли вода, но ничего не услышала.