|
Думаю, тебе тоже понравится. Он заставил Джинни встать на четвереньки и нагнулся над ней, лаская свисающие, словно спелые плоды, груди, и, когда наконец вонзился в нее сзади, Джинни выгнула спину, прижимаясь бедрами к его животу, и Алек, застонав, прикусил зубами мочку ее уха. Потом его пальцы скользнули ниже, запутались в тугих завитках, только чтобы отыскать и дразнить набухшую раскаленную точку, где, казалось, сосредоточилось желание, и наступил ее черед стонать и кричать, выплескивая ослепительно прекрасные ощущения, захлестывающие ее жгучими волнами. – Алек, – охнула Джинни, – о, пожалуйста, Алек… Алек начал двигаться короткими, жесткими толчками, пока пальцы плели волшебное кружево ласк, сводя Джинни с ума. Она встречала его на полпути, жалея лишь о том, что не может поцеловать его, почувствовать его язык во рту, теплое дыхание на щеке, когда он взорвался горячим фонтаном семени. – Это было прекрасно, – шепнула она позже, лежа на боку и положив голову ему на плечо. – Да, – рассеянно отозвался Алек. – Что, милый? Что стряслось? – Мы уже делали это раньше. – Да, в Балтиморе. – Я не вспомнил это… не видел, как остальные вещи… просто почувствовал… не знаю, сможешь ли ты понять… словно что то знакомое… сознавать, как глубоко я в тебе, знать ощущение веса твоих грудей в ладонях, таких теплых и мягких… и твоей плоти… горячей, влажной, набухшей… и потом, когда ты вздрагиваешь и выгибаешься, и ноги трясутся, и я врезаюсь все дальше, так что становлюсь частью тебя… или ты – частью меня, что, в конце концов, одно и то же. Чувствуя, как вновь нарастает знакомое возбуждение, Джинни приподнялась на локте, наклонилась и поцеловала мужа. – Означает ли это, что ты меня простила? – Возможно, – шепнула она и снова поцеловала его. – Не могу долго сердиться на тебя, как бы ни хотела. Я жалкая, слабовольная женщина. Это утверждение звучало не совсем искренне, но Алек сам не мог понять, почему так думает. Конечно, она злилась на него, но на ее месте он испытывал бы такую же ярость. С тех пор как память изменила Алеку, он знал лишь одну Джинни – милую, добрую, восхитительно мягкую и уступчивую в обращении как с ним, так и с его дочерью. Но что то все таки тут не так. Алек покачал головой, уставясь в гладкий белый потолок. Только непонятно, что именно. Он долго слушал ровное сонное дыхание жены пока не забылся сам. На следующее утро в спальню тихо вошел Пиппин, чтобы разжечь огонь в камине, и, глядя на укутанных одеялами, мирно спящих в объятиях друг друга хозяина и хозяйку, широко улыбнулся. Когда Алек открыл глаза, в комнате было тепло. Откинув покрывала, он осторожно высвободился из объятий Джинни, глядя на ее обнаженные груди. Белые и мягкие, и стали теперь гораздо полнее. Алек осторожно тронул кончиком пальца розовый сосок. Джинни вздрогнула и открыла глаза. – Доброе утро. Джинни улыбнулась и откинула голову, бессознательно предлагая ему нежные холмики. Алек улыбнулся в ответ, хотя и с некоторым напряжением, и поспешно прикрыл ее простыней. – Сегодня мы делаем покупки для тебя, – объявил он и, взглянув на часы, вздохнул. – Уже очень поздно, Джинни. Я бы не хотел ничего иного, кроме как продлить вчерашнюю ночь, но сегодня нужно слишком многое успеть. Именно Алек отвез Джинни к мадам Джордан, француженке, вышедшей замуж за англичанина, впоследствии погибшего в Трафальгарском сражении. – Так я зовусь много лет, – пояснила она с неистребимым французским прононсом, – нет смысла что то менять. |
