Ведь без этого невозможно!     
	      — Я полагал, что найду уже здесь Бориса Андреича, — начал он, любезно покачиваясь с ноги на ногу и внезапно глядя  вбок, в  подражание   
	 
	одному  очень важному лицу.     
	      Валентина Михайловна слегка прищурилась.     
	      — А то бы вы не приехали?     
	      Калломейцев даже назад запрокинулся, до того вопрос г—жи Сипягиной показался ему несправедливым и ни с чем не сообразным!     
	      —  Валентина  Михайловна! — воскликнул  он, — помилуйте, возможно ли предполагать...       
	      — Ну, хорошо, хорошо, садитесь, Борис Андреич сейчас  здесь будет. Я  за ним послала коляску на станцию. Подождите немного... Вы увидите 
	 
	его. Который теперь час?     
	      —  Половина  третьего, — промолвил  Калломейцев, вынув  из кармана жилета большие золотые часы, украшенные  эмалью. Он показал их 
	 
	Сипягиной. — Вы видели мои часы? Мне их подарил Михаил, знаете... сербский князь... Обренович. Вот его шифр — посмотрите. Мы с ним большие    
	 
	приятели.  Вместе  охотились.  Прекрасный  малый! И рука железная, как следует правителю. О, он шутить не любит! Не...хе...хет!     
	      Калломейцев  опустился  на  кресло, скрестил ноги и начал  медленно стаскивать свою левую перчатку.     
	      —  Вот нам бы здесь, в нашей губернии, такого Михаила!     
	      — А что? Вы разве чем недовольны?   
	      Калломейцев наморщил нос. 
	       — Да все это земство! Это земство! К чему оно? Только  ослабляет администрацию и возбуждает... лишние мысли   (Калломейцев  поболтал в   
	 
	воздухе  обнаженной  левой рукой, освобожденной от давления перчатки)... и несбыточные  надежды (Калломейцев подул себе на руку). Я говорил  об 
	 
	этом в Петербурге... mais, bah!  Ветер не туда тянет. Даже супруг ваш... представьте! Впрочем, он известный  либерал!     
	      Сипягина выпрямилась на диванчике.     
	      — Как? И вы, мсье Калломейцев, вы делаете оппозицию  правительству? 
	      — Я? Оппозицию? Никогда! Ни за что! Mais j'ai mon franc parler. Я  иногда  критикую, но покоряюсь  всегда!     
	      —  А я так напротив: не критикую — и не покоряюсь.     
	      —  Ah!, mais c'est un mot! Я, если  позволите, сообщу  ваше замечание моему другу — Ladislas, vous savez, он собирается написать роман из 
	 
	большого света  и уже прочел  мне  несколько  глав. Это  будет  прелесть!  Nous aurons enfin le grand monde russe peint par lui—meme.     
	      —  Где это появится?     
	      — Конечно, в  „Русском вестнике“.                                                                     |