Артём поднял голову. Перед ним стоял крестьянин — невысокий, коренастый, с клочковатой бородой и глазами, полными тревоги. На нём была заношенная рубаха, подпоясанная верёвкой, и лапти, облепленные грязью. — Гляньте, Христа ради, язву мою! Уж третий день ноет, мочи нет. Поглядите, а?

Гнев, копившийся внутри, нашёл мишень. Артем вскочил, чувствуя, как кровь приливает к вискам.

— Язву? — рявкнул он, шагнув к крестьянину. — Ты серьёзно? Язву ему посмотреть? Да ты хоть понимаешь, что тут творится⁈

Мужик отшатнулся, но Артём схватил его за грудки, с силой встряхнув. Ткань рубахи затрещала, запах пота и махорки ударил в нос.

— Это что, шоу такое⁈ — кричал Артём, его голос срывался. — Костюмированная вечеринка? Какой-то розыгрыш? Кто это придумал? Отвечай! Где камеры? Где ваши гримёры?

Крестьянин побледнел, его глаза округлились, но он не сопротивлялся, только бормотал что-то невнятное. Артём, не слушая, схватил его за бороду, дёрнул с силой, ожидая, что та оторвётся, как дешёвый реквизит. Но борода держалась крепко, и мужик взвыл, схватившись за лицо.

— На какой клей её посадил, а? — Артём тянул сильнее, его голос дрожал от ярости. — Признавайся! Это всё подстава, да? Вы все тут актёры, да? Отвечай, чёрт тебя дери!

— Господин дохтур… — прохрипел крестьянин, пытаясь вырваться. — Пустите… Христа ради… О чем вы? Ох, батюшки… Какие-то странные слова говорите. Уж не проклятия какие-нибудь на мою голову? Не надо, я потом зайду, ежели сейчас заняты вы.

Артём отпустил его, но не потому, что поверил. Просто ярость, вспыхнувшая так быстро, начала угасать, оставляя после себя пустоту. Он отступил, тяжело дыша, и посмотрел на мужика, который пятился, держась за бороду и глядя на него, как на безумца. Вокруг начали собираться люди — баба с коромыслом, старик с узелком, мальчишка-босоножка. Все смотрели на Артёма с тревогой и непониманием.

— Иван Палыч, вы чего? — донёсся голос Аглаи. Она стояла на крыльце, держа в руках миску, и её веснушчатое лицо было полно беспокойства. — Не заболели ли?

Артём не ответил. Он повернулся и, не глядя ни на кого, пошел прочь, демонстративно шлёпая ногами по грязи. Куда шел — и сам не знал. Лишь бы подальше отсюда. Но чем дальше уходил, тем больше убеждался в том, что все именно так, как и есть. Никакое это не шоу.

Артем остановился. Защипало глаза. Он поднял взгляд и увидел деревянное строение. Церковь! Может, там, в церкви-то, все и разъяснится.

Приняв решение, молодой человек повеселел и быстро зашагал к храму. Редкие прохожие — почти одни женщины да старики, — при виде «господина доктора» кланялись и снимали шапки. Правда, одна дородная бабища, попав навстречу, вдруг резко отвернулась и перешла на другую сторону улицы. Да еще и плюнула вслед. Вот так-то.

— Пада-айте, Христа ради, пастрада-авшему на германских фронта-ах, — вдруг проблеяли на паперти.

Нищий. Похоже, без руки. Противный такой, в лохмотьях, грязный. Однако, глаза-то — зырк, зырк!

— Ой, это вы, доктор? — нищий вдруг перестал блеять. — Звиняйте, сразу-то не признал.

Сказал — и исчез. Растворился в кустах сирени, что густо разрослись близ кладбища — погоста. Видно, коз сюда не пускали.

Пожав плечами, Артем перекрестился и вошел в храм.

Как, наверное, подавляющее большинство россиян, доктор был человек крещеный, но не воцерквленный. Яйца на Пасху красил, однако посты строго не блюл и в храм Божий ходил от случай к случаю. Даже и молитвы-то знал лишь так… приблизительно…

Однако, сейчас молился истово! Не хотелось верить в происходящее. Бесы путают.

— Господи, Иисусе Христе, очисти грехи мои! Скажи мне… поведай… вразуми, как только Ты можешь…

Горели редкие свечки.