|
Тем не менее в прошлую субботу Чарли задела перемена в отношении Юго к нему и к собутыльникам, - перемена, в которой нельзя было не усмотреть влияния У орда. Обнаружилась она не сразу. Майк, как обычно, сидел в своем углу спиной к стене и постепенно накачивался. Разглагольствовал о снеге - он, мол, здесь не такой, жестче, чем "у них в краях", - и о крестьянах, которые, во всем белом, стекаются там по воскресеньям в церковь. - Послушать тебя, Юго, так крестьяне у вас одеваются в белое и ходят к обедне в ночных рубахах, - поддел его Саундерс, тоже пропустивший не один стаканчик. - В белом, белом из овечьей шерсти. Сапоги тоже белые, вот докуда, и с лентами. Он ткнул пальцем в середину бедра и понес что-то о колоколах и вызолоченных колокольнях. - Выходит, у вас колокольни золотом кроют? Вот ты бы и слазил на одну, благо на обезьяну смахиваешь, да набил бы себе карманы, прежде чем сюда ехать. Уорд тоже был при этом - сидел у другого края стойки, и Майк, раньше только смеявшийся в ответ на подобные шутки, сегодня посмотрел вокруг с явными признаками закипающей злобы. Оскалил клыки, если можно так выразиться. Но тут вошли новые посетители, и на некоторое время о Юго забыли. Он продолжал пить в одиночку, рассказывая свои истории себе самому, но с его потемневшего лица стерлась широкая детская улыбка - теперь оно выражало обиду. В десять Джастин расплатился и ушел; шаги его прозвучали по тротуару, затем в доме Элинор хлопнула дверь. - Улетел, ворон! - бросил кто-то из завсегдатаев. - Если он ищет падали, то здесь ее не найдет, - поддал жару другой. Чарли случайно глянул на Юго и остолбенел: лицо у того пылало неподдельным гневом, тяжелые кулаки, лежавшие на стойке, были сжаты. Неужели он взбесился потому, что дней десять проработал на У орда? Уж не проникся ли он собачьей преданностью к тому, кто его кормит? - Кар! Кар! Кар! Все повернулись к Юго, но тот с угрожающим видом продолжал каркать. - Эй, ты, кончай! О чем это ты каркаешь? По-человечески говорить не умеешь, что ли? Когда Майк доходил до такого градуса, он часто забывал даже немногие английские слова и что-то лопотал на никому не понятном языке, размахивая чудовищными ручищами. - Кар! Кар! Кар! - Смени пластинку, Юго! Надоело. - Ах вы... Кар! Кар! Кар? Сперва окружающие смеялись, потом смех зазвучал натянуто: Юго разошелся не на шутку. Все поняли, что он по-настоящему взбешен, и чуточку струхнули: такой четверых запросто уложит. - Хватит, Юго. Допивай-ка свое да отправляйся спать. И тут, с акцентом, до неузнаваемости искажавшим слова, он издевательски затвердил: - Пей-свое... Пей-свое... Пей свое-все-до-дна... Зачарованный ритмом фразы, он повторял ее на разные лады, как фугу. Однако эти слова приобретали в его толстом черепе особый, понятный лишь ему смысл, и он все свирепей посматривал на стены, посуду, пока наконец, до предела взвинченный своим речитативом, не выхватил бутылку из рук Чарли и не припал губами к горлышку. В какой-то мере Юго, несомненно, ломал комедию. Он сознавал, что наводит на всех страх, что от него ждут взрыва и он должен не обмануть ожиданий. |
