Шейла продолжила чтение.

   «Уверена, мой уход не слишком ошеломит тебя, разве только его внезапность. Между нами давно не все в порядке, и мы оба это знаем. По-твоему, я выразилась слишком мягко? Наверное...»

   Шейла перевела дыхание. Сердце билось в горле и в висках. Зачем так много слов? Всадила нож в спину, да еще и рукоятку поворачивает!.. Все же в отношениях мужчины и женщины столько жестокости! Чашку разобьем – жалеем, а если по душе человека прошла трещина – нам и горя мало!

   «...мне хочется свободы. Да, Генри, свободы... Пожалуйста, сотри с лица брезгливую гримасу! Что поделаешь, пишу – как думаю... обычными словами.

   Еду в Новую Зеландию. С Эрвином... Пока боюсь загадывать, как сложатся наши с ним отношения, но, как бы там ни было, оттуда дам знать о себе.

   Прошу тебя, пожалуйста, передай Одри, что я ее очень люблю, пусть она меня простит. Всего лишь раз в жизни человеку дается шанс. Когда-нибудь она поймет, почему я так поступила.

   Твоя Маргарет».

   Шейла протянула Генри письмо. Руки у нее подрагивали.

   – Возьми.

   – Не хочу видеть эту мерзость! – выдавил он.

   – Тогда уничтожь! Если, конечно, не хочешь, чтобы и Одри прочла письмо.

   – Одри?! Мать удостоила ее всего парой фраз, да и то в конце послания... Показать ей эту писульку?

   – У многих возникло бы искушение дать ребенку прочитать подобное послание именно по этой причине, – спокойно заметила Шейла.

   – Что ты несешь?! – взорвался Генри. – Расписаться в том, какая стерва у меня жена, и причинить девочке страдания?

   Надо срочно переключить его гнев на себя! Что бы еще умного сказать? – лихорадочно соображала Шейла.

   – Зачем ты так? Не заводись... Во-первых, ты хороший отец, примерный семьянин... Во-вторых, Одри тебя любит и ей не в чем тебя упрекнуть.

   – Откуда тебе это знать? – кипятился Генри.

   – Знаю, и все! – стояла на своем Шейла. – Что касается первого, работаю с тобой давно-давно и успела составить о тебе свое мнение. А что касается второго, сужу по тому, что вижу своими глазами: Одри очень любит тебя. Ведь дети, как известно, не умеют скрывать свои чувства.

   – Спасибо на добром слове, только не делай из меня святого!

   – Хочешь сказать, ты изменял Маргарет? – спросила Шейла, понизив голос.

   – Да ты что?! Не скрою, иной раз возникали грешные мысли, но не более того!

   – А она?

   Генри усмехнулся.

   – Наши с ней отношения с самого начала были неровными и очень скоро вошли в режим свободного падения. Но я сразу дал понять Маргарет, что не позволю наставлять мне рога. Она была мне верна.

   – Ты уверен?

   – Уверен. Я знаю свою жену. Она мне не изменяла... до сих пор. Поэтому и ушла. Теперь ей невмоготу смотреть мне в глаза. Увлеклась, влюбилась... Я знал, что рано или поздно это случится, потому что Маргарет натура увлекающаяся.

   – Тогда почему ты назвал ее стервой?

   – Тут я не прав. Я имел в виду стервозность. Понимаешь, есть женщины мягкие, кроткие, а есть стервозные...

   – А тебе какие милее?

   – Мудрые... Кротость и стервозность можно умело чередовать, если уж на то пошло! – Он помолчал. – Маргарет поступила как ребенок, а не как зрелая женщина и мать.