– Как дела, Василий Матвеевич?

Он долго, надрывно кашлял, прежде чем ответить:

– Сами видите, бронхит разыгрался…

Врачи уверяли его (по настоянию мамы), что у него запущенный бронхит, от которого он непременно со временем избавится.

– Поиграет да перестанет, – сказала тетя Аля. – Скоро мы с вами в Парк культуры поедем, на «чертовом колесе» прокатимся!

– Надеюсь! – прохрипел он.

А тетя Аля заторопилась уйти, потому что, я видела, ей тяжело на него глядеть и говорить с ним.

Я согрела чайник, принесла ему стакан крепко заваренного чаю с лимоном.

Он приподнялся на подушке:

– Боюсь, вдруг стакан не удержу…

Я взяла стакан и стала поить отчима чаем с ложечки. Он шумно тянул в себя горячую, почти огненную жидкость.

– Вкусный чай какой…

Поднял свою тяжелую, налитую водой руку, тихо погладил меня по плечу.

Внезапно спросил:

– Небось устала?

Я удивилась. И не сумела скрыть своего удивления: он никогда ни о ком не думал.

Он понял, почему я удивилась.

– Ты не сердись, я ведь от души спрашиваю.

– За что мне на вас сейчас сердиться? – спросила я, невольно выделяя слово «сейчас».

Он ничего не ответил, откинулся на подушке, закрыл глаза.

Когда пришла мама, он встретил ее с улыбкой:

– Наконец то! Я уже соскучился…

Непривычная к ласковому обращению, мама обрадовалась, глаза ее просияли, и она вдруг разом помолодела.

Я смотрела на маму и думала, что мама не простила бы прежде всего себе, а потом мне, что ушла, а он в это время умер. И я была в этот миг очень довольна, что сумела отстоять его, выцарапать из смерти…

– Как ты себя чувствуешь? – спросила мама.

– Хорошо, – ответил отчим.

– Правда, хорошо? – переспросила мама.

– Хорошо, – сказал он, но вдруг голос его дрогнул, лицо покрылось синеватой бледностью. – Мне плохо, – пробормотал он.

Мама мгновенно поднесла к его рту кран от подушки с кислородом. Он подышал, успокоился, даже улыбнулся:

– Словно в лесу погулял…

И она, моя мама, так обрадовалась, услышав эти слова!

Он умер зябким и хмурым февральским утром. Я была в институте, а у нас гостила бабушка.

В коридоре нашей квартиры мне навстречу выбежала тетя Аля.

– Что? – только и спросила я, глядя в ее встревоженное лицо.

– Все, – ответила она.

Я бросилась в комнату. Мама сидела около кровати отчима, возле стояла бабушка, положив руку на мамино плечо.

Он лежал грузный, отечный. Глаза его были закрыты, губы плотно сжаты.

И так необычно было видеть его совершенно спокойным, неподвижным, странно было, что он не кашляет, не стонет, не задыхается.

Я обняла маму, она не шевельнулась, продолжая все так же пристально, с какой то тихой яростной одержимостью вглядываться в мертвое лицо отчима.

Я тоже смотрела на него. Мы обе думали о нем, но мысли наши резко отличались друг от друга.

Мне вспомнились безрадостные годы моего отрочества и ранней юности, ложь, омрачившая жизнь, упрямое мое молчание и боль, и горечь, и нестерпимая, постоянно грызущая обида за маму, и его несправедливость и сознание им полной своей безнаказанности…

А мама, глядя на него, должно быть, полагала, что и ее жизнь кончилась с его существованием, потому что ушел человек, который был ей дороже всех на свете…

* * *

Мне кажется, самое тяжелое для меня в эти дни было – слушать, как мама убивается по нем и находит всё новые слова для его восхваления.