Она обернулась к нему:
– Можно позвонить?
– Сделайте одолжение, – сухо ответил он.
Телефонный аппарат висел в коридоре. Каждое слово Гали доносилось ко мне на кухню.
– Да, – говорила она, – это я. Узнал? Правда? Да, милый, очень. Я жду… Но почему? Прошу тебя! Неужели не сможешь? А мне так хочется! Ну попытайся, умоляю! Я буду очень, очень ждать…
Иван Владимирович брезгливо скривил губы:
– Уговаривает. – Он встал со стула. – «Ладно. Я пошел к себе, а то как начнет сейчас хвастаться своими достижениями на мужском фронте…
Галя снова вышла на кухню. С едва скрываемой жадностью посмотрела на снедь, расставленную на столе.
– Хотите чаю, настоящего, со сгущенкой? – спросила я.
– Хочу.
Я подогрела чайник, налила ей чай, подвинула молоко, сало, сухари.
– Ой, – сказала Галя, вздыхая, – сало! Я уже позабыла, как оно выглядит.
– Возьмите, отрежьте себе сколько хотите.
– А ты уже совсем большая, Валя, и говоришь, как взрослая.
– Мне двадцать лет, не так уж мало.
– Двадцать лет, – повторила Галя. – А мне сорок, только я всем говорю – тридцать четыре.
– Сорок тоже немного, – неискренне сказала я.
– Ровно в два раза больше, чем двадцать.
Вынула из кармана смятую пачку папирос, нагнулась над газовой горелкой, прикурила.
– Ты не куришь?
– Нет.
– А я вот приучилась.
Она стряхнула пепел прямо на пол. Я подумала: хорошо, что Иван Владимирович, великий аккуратист, не видит этого.
– Двадцать лет – самый цвет молодости. Наверно, уже влюбилась в кого нибудь?
– Даже и не думала, – сказала я.
– Почему?
– Потому что война, – ответила я чуть резче, чем мне бы хотелось.
Она погасила папиросу, бросила окурок в ведро возле раковины.
– А я, старая дура, все никак не могу остановиться.
Видно, она ждала, что я начну расспрашивать ее, а я молчала. Мне вдруг вспомнились слова Кота, утверждавшего, что люди часто под влиянием минуты любят откровенничать, раскрывать душу перед кем угодно, а после обычно жалеют о своей откровенности и даже начинают порой ненавидеть того, кому открылись.
Но Гале хотелось говорить о себе. Она всегда любила рассказывать о своих поклонниках и успехах, если же разговор заходил о чем то другом, мгновенно теряла к нему интерес.
– Подумай только, я опять влюблена. И знаешь, как это все случилось? Я была на трудфронте, на лесозаготовках. Это недалеко от Москвы, по Савеловской дороге. И он тоже был там. Он инженер. На два года моложе меня. То есть на самом деле на восемь лет, но он думает, что на два года.
– Это ничего, что моложе, – сказала я, потому что надо было что то сказать.
Но она словно бы и не слышала моих слов.
– Конечно, женатый. Мне всегда везет на женатых. А жена никуда не эвакуировалась, наверно, боялась оставить одного. И он ее боится, как водится. Придет ко мне, то и дело на часы смотрит, как бы домой не опоздать. Ну скажи, Валя, легко мне все это?
Галя обращалась ко мне, словно к равной. А я не знала, что ответить. Впрочем, она сама спрашивала и сама отвечала.
– Каждый раз я его уговариваю – приходи, приходи! Хоть на час, хоть на сорок минут… Правда, ему тоже вырваться трудно, он же на казарменном. Он знаешь, где работает? На кондитерской фабрике «Марат». Они теперь выпускают витамины для фронта. Хочешь, угощу? Он мне иногда приносит.
– Нет, не хочу, – сказала я.
– Как хочешь. Только знаешь, я все понимаю, семья есть семья, но каждый раз вымаливаешь у него этот несчастный час… – Глаза ее потемнели. |