Сама не знаю, как вырвалось у меня это «да».

– Может, еще до войны дружила?

– Нет, мы познакомились на фронте.

– Он нам писал, что у них в части есть одна девушка. Стало быть, это ты?

Я кивнула.

О какой девушке писал Сережа? Не все ли равно, теперь уже не узнать…

Но я решила держаться до конца. Наверно, думала я, им обеим будет легче жить дальше, сознавая, что Сережа успел полюбить кого то там, на фронте.

Опустив голову, мать разглядывала узоры клеенки, покрывавшей стол, красные и серые, уже порядком стертые от времени. Она была, вероятно, немного старше Гали, но Галя судорожно боялась старости, а мать, видно, решилась и шагнула в старость без страха. Или, вернее сказать, просто не думала о близкой старости, потому что ей было не до того.

– Расскажи мне еще раз про Сережу.

Я молчала. Мать сказала сурово:

– Ты не думай, мы, Кукушкины, сильные, все выдержим.

Она слушала меня, не проронив ни слова. Потом сказала дочери:

– Поставь ка чайник. Будем чай пить.

Сколько буду жить, никогда не забуду, как мы сидели втроем и пили чай.

Мать подала мне чашку первой:

– Это его чашка. Никто из нее не пьет, а тебе можно.

Чашка была белая, с лиловой каемкой по краям.

– Ты сидишь на его месте, – сказала мать. – Он всегда здесь сидел.

Ольга сказала:

– Мама каждый день ставит на стол его чашку.

Имела ли я право сидеть на его месте и пить чай из чашки, из которой пил он?

– Подожди, я тебе сейчас покажу его тетради, – сказала мать.

Тетради были обычные, школьные, в косую линейку.

– Вот его сочинение. Помню, его тогда в роно на выставку отправили…

Сочинение он написал в седьмом классе.

«Самый счастливый день в моей жизни».

– Прочитай вслух, – приказала мне мать, и я стала читать. У него был разборчивый почерк, только иногда буквы в конце страницы сползали вниз.

– «Самый счастливый день в моей жизни был в пионерском лагере, когда я научился ездить на мотоцикле. Наш пионервожатый Костя Воробьев научил меня, и я сел на его мотоцикл и вдруг сразу понял, что машина послушна мне. Тогда я дал газ и поехал к лесу. Я еще никогда раньше не был таким счастливым, как тогда…»

Я читала, а они обе, мать и Ольга, слушали меня и одинаково шевелили губами, как бы повторяя за мной слова, очевидно наизусть выученные ими.

– Он хотел накопить деньги, – сказала Ольга, когда я кончила читать. – Он, когда поступил на работу, все говорил: «Вот накоплю денег и куплю мотоцикл…»

– Только ничего у него не получилось, – сказала мать. – Он ведь был у нас главный, все как есть на нем, отец умер – ему и пяти лет не было…

– А это его велосипед висит в сенях?

– Его. Сам собрал из какого то старья.

– Он был на все руки, – сказала Ольга. – Сам крышу чинил, сам колодец чистил. Все умел.

Мать снова встала, подошла к комоду. Вынула из ящика альбом, старинный, покрытый потускневшим малиновым плюшем.

– Смотри, это он совсем еще маленький.

– Видишь, как был курносым, так и остался, – сказала Ольга.

– Весь в отца пошел, – задумчиво сказала мать. – А здесь он уже когда в школе стал учиться, в первом классе.

– В той самой школе, – вставила Ольга, – где мама работала техничкой.

– Да, тридцать лет проработала, а теперь в госпитале, в Мытищах, санитаркой.

– Рабочую карточку дают, – сказала Ольга.

– Он тебе рассказывал, как ногу сломал? – спросила мать.

– Кажется, нет.