Мы называли его господин Тиш; спросите у Котара, Бришо, у
любого, считали ли его у нас великим человеком. Да он сам бы рассмеялся в
ответ! Я его научила расставлять цветы; у него самого поначалу не
получалось. Он не мог составить букет! Врожденного вкуса, чтоб отобрать, у
него-то не было, и мне приходилось говорить ему: 'Нет, этого вы не рисуйте,
это того не стоит, рисуйте вот что'. Ах! если бы он слушался нас и в отделке
своей жизни, как в отделке своих цветов, если бы он не вступил в этот
постыдный брак!.." И внезапно вспыхнувшие глаза, поглощенные
мечтательностью, обращенной в прошедшее, не без нервического подергиванья
маниакально вытянутых фаланг из пышного бархата рукавов ее блузы - все это,
окантовав страдальческую ее позу, походило на восхитительное полотно,
никогда, полагаю я, не написанное, но в котором читались как затаенное
возмущение, так и гневная обидчивость друга, оскорбленного во всей своей
деликатности, женской стыдливости. И она рассказывает нам об удивительном
портрете, сделанном Эльстиром для нее, портрете семьи Котаров, портрете,
переданном ею в Люксембургский, когда она поссорилась с художником, -
поведав, что это именно она подала художнику мысль нарисовать мужа во фраке,
чтобы добиться всей этой прекрасной ясности белого пятна рубашки, и именно
она выбрала бархатное платье для жены, платье, что как подлежащее в центре
всей этой яркомигающести светлых нюансов ковров, цветов, фруктов, дымчатых
платьев девочек, подобных пачкам балерин. Ей, ей принадлежит заслуга
изобретения - причесываться, что ныне внесло свой вклад в славу художника,
идея в целом будто состояла в том, чтобы изобразить женщину не разряженной,
но застигнутой в интиме ее повседневности. "Я ему так значит и говорю:
'Женщина причесывается, вытирает лицо, ноги греет и не думает, что на нее
смотрят, - здесь же целая куча всяких интересных движений, и все это
прямо-таки по-леонардовски!'" Но тут и Вердюрен отметил, как она
разнегодовалась, что так вредно для столь, в сущности, нервной особы, как
его супруга, и Сван приводит меня в восторг, указывая на черно-жемчужное
колье на груди хозяйки дома, которое она приобрела совсем белым на
распродаже у какого-то наследника г-жи де Лафайет, а этой последней колье,
скорее всего, было подарено Генриеттой Английской, жемчуга же стали черными
в результате пожара, который уничтожил часть дома, в котором жили Вердюрены,
на одной улице, название которой я уже забыл, пожара, после которого был
обнаружен ларчик, в котором хранились эти жемчуга, а они стали совсем
черными. "Я знаю портрет с этими жемчугами, на плечах той самой г-жи де
Лафайет, да, совершенно верно, с этими самыми жемчугами на ее плечах, -
настаивает Сван при слегка удивленных восклицаниях гостей, - да, вылитые эти
жемчуга на картине в коллекции герцога де Германта!" Коллекции, не имеющей
равных в мире, восклицает Сван, на которую хорошо бы мне сходить посмотреть,
на эту коллекцию, унаследованную знаменитым герцогом, который был ее любимым
племянником, от г-жи де Босержан, тетки его, от г-жи де Босержан и еще от
г-жи д'Азфельд, сестры маркизы де Вильпаризи и принцессы Ганноверской,
которого мы с братом так любили, когда он был очаровательным карапузом
Базеном, ибо это есть имя герцога. |