Изменить размер шрифта - +
Мы называли его господин Тиш;  спросите у Котара, Бришо, у
любого,  считали ли его у нас великим человеком.  Да он  сам бы рассмеялся в
ответ!  Я  его  научила  расставлять  цветы;  у   него  самого  поначалу  не
получалось. Он не мог составить  букет! Врожденного вкуса, чтоб  отобрать, у
него-то не было, и мне приходилось говорить ему:  'Нет, этого вы не рисуйте,
это того не стоит, рисуйте вот что'. Ах! если бы он слушался нас и в отделке
своей  жизни,  как в  отделке  своих цветов,  если бы  он не  вступил в этот
постыдный   брак!.."    И    внезапно    вспыхнувшие    глаза,   поглощенные
мечтательностью, обращенной  в прошедшее,  не без нервического  подергиванья
маниакально вытянутых фаланг из пышного бархата  рукавов ее блузы - все это,
окантовав  страдальческую  ее  позу,  походило  на  восхитительное  полотно,
никогда, полагаю  я,  не написанное,  но в котором  читались  как  затаенное
возмущение,  так  и  гневная обидчивость  друга, оскорбленного во всей своей
деликатности,  женской  стыдливости. И она  рассказывает нам об удивительном
портрете,  сделанном Эльстиром  для  нее,  портрете семьи Котаров, портрете,
переданном  ею  в  Люксембургский, когда  она  поссорилась  с  художником, -
поведав, что это именно она подала художнику мысль нарисовать мужа во фраке,
чтобы добиться всей этой прекрасной ясности белого пятна  рубашки, и  именно
она выбрала  бархатное платье  для жены, платье, что как подлежащее в центре
всей этой яркомигающести светлых нюансов ковров,  цветов, фруктов,  дымчатых
платьев  девочек,  подобных  пачкам  балерин.  Ей,  ей  принадлежит  заслуга
изобретения -  причесываться, что ныне  внесло свой вклад в славу художника,
идея  в целом будто состояла в том, чтобы изобразить женщину не разряженной,
но застигнутой  в  интиме ее повседневности. "Я ему  так  значит  и  говорю:
'Женщина причесывается, вытирает лицо, ноги греет  и не думает,  что на  нее
смотрят,  - здесь  же целая  куча  всяких  интересных  движений,  и  все это
прямо-таки  по-леонардовски!'"   Но   тут  и  Вердюрен  отметил,   как   она
разнегодовалась,  что  так вредно для столь, в  сущности, нервной особы, как
его супруга,  и  Сван  приводит меня в восторг, указывая  на черно-жемчужное
колье  на  груди  хозяйки  дома,  которое  она  приобрела  совсем  белым  на
распродаже  у  какого-то наследника г-жи де Лафайет, а этой последней колье,
скорее всего, было подарено Генриеттой  Английской, жемчуга же стали черными
в результате пожара, который уничтожил часть дома, в котором жили Вердюрены,
на одной улице, название которой  я  уже забыл,  пожара, после  которого был
обнаружен  ларчик,  в котором хранились эти  жемчуга,  а  они  стали  совсем
черными.  "Я знаю  портрет с этими  жемчугами, на плечах  той  самой г-жи де
Лафайет,  да, совершенно  верно, с этими  самыми жемчугами на  ее плечах,  -
настаивает Сван при слегка удивленных восклицаниях гостей, - да, вылитые эти
жемчуга на картине в коллекции герцога  де Германта!"  Коллекции, не имеющей
равных в мире, восклицает Сван, на которую хорошо бы мне сходить посмотреть,
на эту коллекцию, унаследованную знаменитым герцогом, который был ее любимым
племянником, от г-жи  де Босержан, тетки  его, от г-жи  де Босержан и еще от
г-жи  д'Азфельд,  сестры  маркизы  де  Вильпаризи и  принцессы Ганноверской,
которого мы  с братом  так  любили,  когда он был  очаровательным  карапузом
Базеном, ибо это есть имя герцога.
Быстрый переход