Хозяйка дома, что сейчас усадит меня рядом с собою, говорит мне любезно, что
она украсила стол лишь японскими хризантемами, и хризантемы расставлены в
вазы, а вазы - редчайшие шедевры, и каждая в своем роде; сделанные из
бронзы, они листками красноватой меди кажут как бы живое опадание цветка.
Были там доктор Котар и жена его, польский скульптор Вырадобетски,
коллекционер Сван, знатная русская дама, княгиня, имя которой на -оф я
забыл, и Котар шепнул мне на ухо, что это она вроде в упор палила в
эрцгерцога Родольфа, по словам которой выходит, что я как бы в Галиции и на
севере Польши так известен, так известен, что девушка не оставляет надежды
на руку свою, если не уверена, что ее воздыхатель - поклонник Фостен. "У вас
на западе совсем этого не понимают, - оборонила в заключение княгиня,
произведя на меня впечатление ну прямо незаурядного ума, - этого
проникновения писателя в женскую интимность". Мужчина с бритыми губами и
подбородком, бакенбардами, как у метрдотеля, снисходительно сыплющий
остротами университетского преподавателя, снизошедшего до своих лучших
учеников по случаю дня св. Карла, - это Бришо из Университета. По
произнесении моего имени Вердюреном он и звуком не выдал, что знает наши
книги, и это навело мне на душу сердитое уныние, возбужденное заговором,
организованным против нас Сорбонной, привносящей и в любезное жилище, где
меня принимали, враждебное противоречие, намеренное умолчание. Мы проходим к
столу, а там - необычайная вереница блюд, попросту шедевров фарфорового
искусства, эти - ценителя которых услажденное внимание вкушает
наиприятнейшую художественную болтовню, принимая нежнейшую пищу - тарелки
Юн-Чин с оранжеватостью по краям, голубоватостью набухших лепестков речного
ириса, и поперек, вот уж украска, заря да стая зимородков да журавлей, заря
в тех утренних тонах, что ежедневно на бульваре Монморанси пробуждают меня,
- саксонские тарелки слащавей в грациозке своего исполнения, в усыпленности,
в анемии их роз, обращенных в фиолет, в красно-лиловые раскромсы тюльпана, в
рококо гвоздики или незабудки, - севрские тарелки, обрешеченные тонкой
гильошировкой белых своих желобочков, с золотой мутовкой или завязывающейся,
на мучнистой плоскости дна, изящной выпуклостью золотой ленты, - наконец,
все это серебро, где струятся люсьенские мирты, кои признала бы Дюбарри15. И
что, может быть, столь же редкостно, так это совершенно выдающееся качество
кушаний, подаваемых здесь к столу, - пища приготовлена искусно, стряпана как
парижане, необходимо сказать, забыли вкушать на великолепнейших обедах, она
напомнила мне искушенных стряпателей в Жан д'Ор. Взять хотя бы эту гусиную
печенку и забыть о том безвкусном муссе, который обычно под этим именем
подается, - и немного осталось мест, где обыкновенный картофельный салат
приготовлялся бы из такого же картофеля, упругого, как японские пуговицы
слоновой кости, матового, как костяная ложечка, с которой китаянки льют воду
на рыбу, которую только что поймали. |