|
– За сто шестьдесят вёрст прискакать, чтоб сказать прости! О, есть дружба в мире! навек, не правда ли? – говорил пылко Александр, стискивая руку друга и наскакивая на него. – До гробовой доски! – отвечал тот, тиская руку ещё сильнее и наскакивая на Александра. – Пиши ко мне! – Да, да, и ты пиши! Анна Павловна не знала, как и обласкать Поспелова. Отъезд замедлился на полчаса. Нако-нец собрались. Все пошли до рощи пешком. Софья и Александр в то время, когда переходили тёмные се-ни, бросились друг к другу. – Саша! Милый Саша!.. – Сонечка! – шептали они, и слова замерли в поцелуе. – Вы забудете меня там? – сказала она слезливо. – О, как вы меня мало знаете! я ворочусь, поверьте, и никогда другая… – Вот возьмите скорей: это мои волосы и колечко. Он проворно спрятал и то и другое в карман. Впереди пошли Анна Павловна с сыном и с Поспеловым, потом Марья Карловна с доче-рью, наконец священник с Антоном Иванычем В некотором отдалении ехала повозка. Ямщик едва сдерживал лошадей. Дворня окружила в воротах Евсея. – Прощай, Евсей Иваныч, прощай, голубчик, не забывай нас! – слышалось со всех сторон. – Прощайте, братцы, прощайте, не поминайте лихом! – Прощай, Евсеюшка, прощай, мой ненаглядный! – говорила мать, обнимая его, – вот тебе образок; это моё благословение. Помни веру, Евсей, не уйди там у меня в бусурманы! а не то прокляну! Не пьянствуй, не воруй; служи барину верой и правдой. Прощай, прощай!.. Она закрыла лицо фартуком и отошла. – Прощай, матушка! – лениво проворчал Евсей. К нему бросилась девчонка лет двенадца-ти. – Простись с сестрёнкой-то! – сказала одна баба. – И ты туда же! – говорил Евсей, целуя её, – ну, прощай, прощай! пошла теперь, босоногая, в избу! Отдельно от всех, последняя стояла Аграфена. Лицо у неё позеленело. – Прощайте, Аграфена Ивановна! – сказал протяжно, возвысив голос, Евсей и протянул к ней руки. Она дала себя обнять, но не отвечала на объятие; только лицо её искривилось. – На вот тебе! – сказала она, вынув из-под передника и сунув ему мешок с чем-то. – То-то, чай, там с петербургскими-то загуляешь! – прибавила она, поглядев на него искоса. И в этом взгляде выразилась вся тоска её и вся ревность. – Я загуляю, я? – начал Евсей. – Да разрази меня на этом месте господь, лопни мои глаза! чтоб мне сквозь землю провалиться, коли я там что-нибудь этакое… – Ладно! ладно! – недоверчиво бормотала Аграфена, – а сам-то – у! – Ах, чуть не забыл! – сказал Евсей и достал из кармана засаленную колоду карт. – Нате, Аграфена Ивановна, вам на память; ведь вам здесь негде взять. Она протянула руку. – Подари мне, Евсей Иваныч! – закричал из толпы Прошка. – Тебе! да лучше сожгу, чем тебе подарю! – и он спрятал карты в карман. – Да мне-то отдай, дурачина! – сказала Аграфена. – Нет, Аграфена Ивановна, что хотите делайте, а не отдам; вы с ним станете играть. Про-щайте! Он, не оглянувшись, махнул рукой и лениво пошёл вслед за повозкой, которую бы, кажет-ся, вместе с Александром, ямщиком и лошадьми мог унести на своих плечах. – Проклятый! – говорила Аграфена, глядя ему вслед и утирая концом платка капавшие слёзы. У рощи остановились. Пока Анна Павловна рыдала и прощалась с сыном, Антон Иваныч потрепал одну лошадь по шее, потом взял её за ноздри и потряс в обе стороны, чем та, казалось, вовсе была недовольна, потому что оскалила зубы и тотчас же фыркнула. – Подтяни подпругу у коренной-то, – сказал он ямщику, – вишь, седёлка-то на боку! Ямщик посмотрел на седёлку и, увидев, что она на своём месте, не тронулся с козел, а только кнутом поправил немного шлею. |
