|
– Эх, Анна Павловна, и смотреть-то на вас тошно, – начал опять Антон Иваныч, – вот не-кому бить-то вас; бил бы да бил! – Сами посудите, Антон Иваныч, один сын, и тот с глаз долой: умру – некому и похоро-нить. – А мы-то на что? что я вам, чужой, что ли? Да куда ещё торопитесь умирать? того гляди, замуж бы не вышли! вот бы поплясал на свадьбе! Да полноте плакать-то! – Не могу, Антон Иваныч, право не могу; не знаю сама, откуда слёзы берутся. – Этакого молодца взаперти держать! Дайте-ка ему волю, он расправит крылышки, да вот каких чудес наделает: нахватает там чинов! – Вашими бы устами да мёд пить! Да что вы мало взяли пирожка? возьмите ещё! – Возьму-с: вот только этот кусок съем. – За ваше здоровье, Александр Федорыч! счастливого пути! да возвращайтесь скорее; да женитесь-ка! Что вы, Софья Васильевна, вспыхнули? – Я ничего… я так… – Ох, молодёжь, молодёжь! хе, хе, хе! – С вами горя не чувствуешь, Антон Иваныч, – сказала Анна Павловна, – так умеете уте-шить; дай бог вам здоровья! Да выкушайте ещё наливочки. – Выпью, матушка, выпью, как не выпить на прощанье! Кончился завтрак. Ямщик уже давно заложил повозку. Её подвезли к крыльцу. Люди выбегали один за другим. Тот нёс чемодан, другой – узел, третий – мешок, и опять уходил за чем-нибудь Как мухи сладкую каплю, люди облепили повозку, и всякий совался туда с руками. – Вот так лучше положить чемодан, – говорил один, – а тут бы коробок с провизией. – А куда же они ноги денут? – отвечал другой, – лучше чемодан вдоль, а коробок можно сбоку поставить. – Так тогда перина будет скатываться, коли чемодан вдоль: лучше поперёк. Что ещё? укла-ли ли сапоги-то? – Я не знаю. Кто укладывал? – Я не укладывал. Поди-ка погляди – нет ли там наверху? – Да поди ты. – А ты что? мне, видишь, некогда! – Вот ещё, вот это не забудьте! – кричала девка, просовывая мимо голов руку с узелком. – Давай сюда! – Суньте и это как-нибудь в чемодан; давеча забыли, – говорила другая, привставая на под-ножку и подавая щёточку и гребёнку. – Куда теперь совать? – сердито закричал на неё дородный лакей, – пошла ты прочь! ви-дишь, чемодан под самым низом! – Барыня велела; мне что за дело, хоть брось! вишь, черти какие! – Ну, давай, что ли, сюда скорее; это можно вот тут сбоку в карман положить. Коренная беспрестанно поднимала и трясла голову. Колокольчик издавал всякий раз при этом резкий звук, напоминавший о разлуке, а пристяжные стояли задумчиво, опустив головы, как будто понимая всю прелесть предстоящего им путешествия, и изредка обмахивались хвоста-ми или протягивали нижнюю губу к коренной лошади. Наконец настала роковая минута. Помо-лились ещё. – Сядьте, сядьте все! – повелевал Антон Иваныч, – извольте сесть, Александр Федорыч! и ты, Евсей, сядь. Сядь же, сядь! – И сам боком, на секунду, едва присел на стул. – Ну, теперь с богом! Вот тут-то Анна Павловна заревела и повисла на шею Александру. – Прощай, прощай, мой друг! – слышалось среди рыданий, – увижу ли я тебя?.. Дальше ничего нельзя было разобрать. В эту минуту послышался звук другого колоколь-чика: на двор влетела телега, запряжённая тройкой. С телеги соскочил, весь в пыли, какой-то молодой человек, вбежал в комнату и бросился на шею Александру. – Поспелов!.. – Адуев!.. – воскликнули они враз, тиская друг друга в объятиях. – Откуда ты, как? – Из дому, нарочно скакал целые сутки, чтоб проститься с тобой. – Друг! друг! истинный друг! – говорил Адуев со слезами на глазах. – За сто шестьдесят вёрст прискакать, чтоб сказать прости! О, есть дружба в мире! навек, не правда ли? – говорил пылко Александр, стискивая руку друга и наскакивая на него. |
