|
– Прощайте, ma tante. – Постойте! что я вам сделала? что с вами, Александр? Отчего вы такие? отчего равнодуш-ны ко всему, никуда не ходите, живёте в обществе не по вас? – Да так, ma tante; этот образ жизни мне нравится: так покойно жить, хорошо; это по мне… – По вас? вы находите пищу для ума и сердца в такой жизни, с такими людьми? Александр кивнул головой. – Вы притворяетесь, Александр; вы чем-нибудь сильно огорчены, и молчите. Прежде, бы-вало, вы находили, кому поверить ваше горе; вы знали, что всегда найдёте утешение или, по крайней мере, сочувствие; а теперь разве у вас никого уж нет? – Никого!.. – Вы никому не верите? – Никому. – Разве вы не вспоминаете иногда о вашей матушке… о её любви к вам… ласках?.. Неуже-ли вам не приходило в голову, что, может быть, кто-нибудь и здесь любит вас, если не так, как она, то, по крайней мере, как сестра или, ещё больше, как друг? – Прощайте, ma tante! – сказал он. – Прощайте, Александр: я вас не удерживаю более, – отвечала тётка. У ней навернулись слёзы. Александр взял было шляпу, но потом положил и поглядел на Лизавету Александровну. – Нет, не могу бежать от вас: недостаёт сил! – сказал он, – что вы делаете со мной? – Будьте опять прежним Александром, хоть на одну минуту. Расскажите, поверьте мне всё… – Да, я не могу молчать перед вами: вам выскажу всё, что у меня на душе, – сказал он. – Вы спрашиваете, отчего я прячусь от людей, отчего я ко всему равнодушен, отчего не вижусь даже с вами?.. отчего? Знайте же, что жизнь давно опротивела мне, и я избрал себе такой быт, где она меньше заметна. Я ничего не хочу, не ищу, кроме покоя, сна души. Я изведал всю пустоту и всю ничтожность жизни – и глубоко презираю её. Кто жил и мыслил, тот не может в душе не пре-зирать людей . Деятельность, хлопоты, заботы, развлечение – всё надоело мне. Я ничего не хо-чу добиваться и искать; у меня нет цели, потому что к чему повлечешься, достигнешь – и уви-дишь, что всё призрак. Радости для меня миновали; я к ним охладел. В образованном мире, с людьми, я сильнее чувствую невыгоды жизни, а у себя, один, вдалеке от толпы, я одеревенел: случись что хочет в этом сне – я не замечаю ни людей, ни себя. Я ничего не делаю и не вижу ни чужих, ни своих поступков – и покоен… мне всё равно: счастья не может быть, а несчастье не проймёт меня… – Это ужасно! Александр, – сказала тётка, – в эти лета такое охлаждение ко всему… – Чему вы удивляетесь, ma tante? Отделитесь на минуту от тесного горизонта, в котором вы заключены, посмотрите на жизнь, на мир: что это такое?.. Что вчера велико, сегодня ничтожно; чего хотел вчера, не хочешь сегодня; вчерашний друг – сегодня враг. Стоит ли хлопотать из чего-нибудь, любить, привязываться, ссориться, мириться – словом, жить? не лучше ли спать и умом и сердцем? Я и сплю, оттого и не хожу никуда, и к вам особенно… Я уснул было совсем, а вы будите и ум и сердце и толкаете их опять в омут. Если хотите видеть меня весёлым, здоровым, может быть живым, даже, пожалуй, по понятиям дядюшки, счастливым, – оставьте меня там, где я теперь. Дайте успокоиться этим волнениям; пусть мечты улягутся, пусть ум оцепенеет совсем, сердце окаменеет, глаза отвыкнут от слёз, губы от улыбки – и тогда, через год, через два, я приду к вам совсем готовый на всякое испытание; тогда не пробудите, как ни старайтесь, а теперь… Он сделал отчаянный жест. – Смотрите, Александр, – живо перебила тётка, – вы в одну минуту изменились; у вас слё-зы на глазах; вы ещё всё те же; не притворяйтесь же, не удерживайте чувства, дайте ему волю… – Зачем? я не буду лучше от этого! я буду только сильнее мучиться. Нынешний вечер уни-чтожил меня в собственных глазах. |
