|
Лиза! слышишь ли? пойдём. – Куда? – Домой: мы сегодня переезжаем в город. – Зачем? – спросила она с удивлением. – Как зачем? осень на дворе; мы одни только остались на даче. – Ах, боже мой! – сказала она, – здесь и зимой будет хорошо: останемтесь. – Вот что ещё вздумала! Полно, полно, пойдём! – Погодите! – сказала она умоляющим голосом, – ещё воротятся красные дни. – Послушай! – отвечал отец, трепля её по щеке и указывая на то место, где удили прияте-ли, – они не воротятся… – Не… воротятся! – повторила она вопросительно-печальным голосом, потом подала отцу руку и тихо, склонив голову, пошла домой, оглядываясь по временам назад. А Адуев с Костяковым давно уже удили где-то в противоположной стороне от этого места. V Мало-помалу Александр успел забыть и Лизу, и неприятную сцену с её отцом. Он опять стал покоен, даже весел, часто хохотал плоским шуткам Костякова. Его смешил взгляд этого че-ловека на жизнь. Они строили даже планы уехать куда-нибудь подальше, выстроить на берегу реки, где много рыбы, хижину и прожить там остаток дней. Душа Александра опять стала уто-пать в тине скудных понятий и материального быта. Но судьба не дремала, и ему не удавалось утонуть совсем в этой тине. Осенью он получил от тётки записку с убедительнейшею просьбою проводить её в кон-церт, потому что дядя был не совсем здоров. Приехал какой-то артист, европейская знамени-тость. – Как, в концерт! – говорил Александр в сильной тревоге, – в концерт, опять в эту толпу, в самый блеск мишуры, лжи, притворства… нет, не поеду… – Поди, чай, ещё пять рублев стоит, – заметил бывший тут Костяков. – Билет стоит пятнадцать рублей, – сказал Александр, – но я охотно бы дал пятьдесят, чтоб не ехать. – Пятнадцать! – закричал Костяков, всплеснув руками, – вот мошенники! анафемы! ездят сюда надувать пас, обирать деньги. Дармоеды проклятые! Не ездите, Александр Федорыч, плюньте! Добро бы вещь какая-нибудь: взял бы домой, на стол поставил или съел; а то послушал только, да и на: плати пятнадцать рублев! За пятнадцать рублев можно жеребёнка купить. – Иногда за то, чтобы провести с удовольствием вечер, платят и дороже, – заметил Алек-сандр. – Провести вечер с удовольствием! Да знаете что: пойдёмте в баню, славно проведём! Я всякий раз, как соскучусь, иду туда – и любо; пойдёшь часов в шесть, а выйдешь в двенадцать, и погреешься, и тело почешешь, а иногда и знакомство приятное сведёшь: придёт духовное лицо, либо купец, либо офицер; заведут речь о торговле, что ли, или о преставлении света… и не вы-шел бы! а всего по шести гривен с человека! Не знают, где вечер провести! Но Александр поехал. Он со вздохом вытащил давно не надёванный, прошлогодний фрак, натянул белые перчатки. – Перчатки пять рублев, итого двадцать? – считал Костяков, присутствовавший при туалете Адуева. – Двадцать рублев так вот, в один вечер кинули! Послушать: эко диво! Александр отвык одеваться порядочно. Утром он ходил на службу в покойном вицмунди-ре, вечером в старом сюртуке или в пальто. Ему было неловко во фраке. Там теснило, тут чего-то недоставало; шее было слишком жарко в атласном платке. Тётка встретила его приветливо, с чувством благодарности за то, что он решился для неё покинуть своё затворничество, но ни слова о его образе жизни и занятиях. Отыскав в зале место для Лизаветы Александровны, Адуев прислонился к колонне, под се-нью какого-то плечистого меломана, и начал скучать. Он тихонько зевнул в руку, но не успел закрыть рта, как раздались оглушительные рукоплескания, приветствовавшие артиста. Алек-сандр и не взглянул на него. Заиграли интродукцию. Через несколько минут оркестр стал стихать. |
