|
Александр, однако ж, успел прочесть на ней: глава III-я. Он вспомнил, что было в этой главе, и ему стало жаль её. Он встал с кресел и схватил щипцы, чтобы спасти остатки своего творения. «Может быть, ещё…» – шептала ему надежда. – Постой, вот я лучше тростью, – сказал Пётр Иваныч, – а то обожжёшься щипцами. Он подвинул тетрадь в глубину камина, прямо на уголья. Александр остановился в нере-шимости. Тетрадь была толста и не вдруг поддалась действию огня. Из-под неё сначала повалил густой дым; пламя изредка вырвется снизу, лизнёт её по боку, оставит чёрное пятно и опять спрячется. Ещё можно было спасти. Александр уже протянул руку, но в ту же секунду пламя озарило и кресла, и лицо Петра Иваныча, и стол; вся тетрадь вспыхнула и через минуту потухла, оставив по себе кучу чёрного пепла, по которому местами пробегали огненные змейки. Алек-сандр бросил щипцы. – Всё кончено! – сказал он. – Кончено! – повторил Пётр Иваныч. – Ух! – промолвил Александр, – я свободен! – Уж это в другой раз я помогаю тебе очищать квартиру, – сказал Пётр Иваныч, – надеюсь, что на этот раз… – Невозвратно, дядюшка. – Аминь! – примолвил дядя, положив ему руки на плечи. – Ну, Александр, советую тебе не медлить: сейчас же напиши к Ивану Иванычу, чтобы прислал тебе работу в отделение сельского хозяйства. Ты по горячим следам, после всех глупостей, теперь напишешь преумную вещь. А он всё заговаривает: «Что ж, говорит, ваш племянник…» Александр с грустью покачал головой. – Не могу, – сказал он, – нет, не могу: всё кончено. – Что ж ты станешь теперь делать? – Что? – спросил он и задумался, – теперь пока ничего. – Это только в провинции как-то умеют ничего не делать; а здесь… Зачем же ты приезжал сюда? Это непонятно!.. Ну, пока довольно об этом. У меня до тебя есть просьба. Александр медленно приподнял голову и взглянул на дядю вопросительно. – Ведь ты знаешь, – начал Пётр Иваныч, подвигая к Александру свои кресла, – моего ком-паниона Суркова? Александр кивнул головой. – Да, ты иногда обедывал у меня с ним, только успел ли ты разглядеть хорошенько, что это за птица? Он добрый малый, но препустой. Господствующая его слабость – женщины. Он же, к несчастию, как ты видишь, недурён собой, то есть румян, гладок, высок, ну, всегда завит, разду-шен, одет по картинке: вот и воображает, что все женщины от него без ума – так, фат! Да чёрт с ним совсем, я бы не заметил этого; но вот беда: чуть заведётся страстишка, он и пошёл мотать. Тут у него пойдут и сюрпризы, и подарки, и угождения; сам пустится в щегольство, начнёт ме-нять экипажи, лошадей… просто разоренье! И за моей женой волочился. Бывало, уж я и не забо-чусь посылать человека за билетом в театр: Сурков непременно привезёт. Лошадей ли надо про-менять, достать ли что-нибудь редкое, толпу ли растолкать, съездить ли осмотреть дачу, куда ни пошлёшь – золото! Уж как был полезен: этакого за деньги не наймёшь. Жаль! Я нарочно не ме-шал ему, да жене очень надоел: я и прогнал. Вот когда он этак пустится мотать, ему уж недоста-ёт процентов, он начинает просить денег у меня – откажешь, заговаривает о капитале. «Что, го-ворит, мне ваш завод? никогда нет свободных денег в руках!» Добро бы взял какую-нибудь… так нет: всё ищет связей в свете: «Мне, говорит, надобно благородную интригу: я без любви жить не могу!» – не осёл ли? Малому чуть не сорок лет, и не может жить без любви! Александр вспомнил о себе и печально улыбнулся. – Он всё врёт, – продолжал Пётр Иваныч. – Я после рассмотрел, о чём он хлопочет. Ему только бы похвастаться, – чтоб о нём говорили, что он в связи с такой-то, что видят в ложе у та-кой-то, или что он на даче сидел вдвоём на балконе поздно вечером, катался, что ли, там с ней где-нибудь в уединённом месте, в коляске или верхом. |
