|
А между тем выходит, что эти так назы-ваемые благородные интриги – чтоб чёрт их взял! – гораздо дороже обходятся, чем неблагород-ные. Вот из чего бьётся, дурачина! – К чему же это всё ведёт, дядюшка? – спросил Александр, – я не вижу, что я могу тут сде-лать. – А вот увидишь. Недавно воротилась сюда из-за границы молодая вдова, Юлия Павловна Тафаева. Она очень недурна собой. С мужем я и Сурков были приятели. Тафаев умер в чужих краях. Ну, догадываешься? – Догадываюсь: Сурков влюбился во вдову. – Так: совсем одурел! а ещё? – Ещё… не знаю… – Экой какой! Ну, слушай: Сурков мне раза два проговорился, что ему скоро понадобятся деньги. Я сейчас догадался, что это значит, только с какой стороны ветер дует – не мог угадать. Я допытываться, зачем деньги? Он мялся, мялся, наконец сказал, что хочет отделать себе квар-тиру на Литейной. Я припоминать, что бы такое было на Литейной, – и вспомнил, что Тафаева живёт там же и прямёхонько против того места, которое он выбрал. Уж и задаток дал. Беда гро-зит неминучая, если… не поможешь ты. Теперь догадался? Александр поднял нос немного кверху, провёл взглядом по стене, по потолку, потом миг-нул раза два и стал глядеть на дядю, но молчал. Пётр Иваныч смотрел на него с улыбкой. Он страх любил заметить в ком-нибудь промах со стороны ума, догадливости и дать почувствовать это. – Что это, Александр, с тобой? А ещё повести пишешь! – сказал он. – Ах, догадался, дядюшка! – Ну, слава богу! – Сурков просит денег; у вас их нет, вы хотите, чтоб я… – и не договорил. Пётр Иваныч засмеялся. Александр не кончил фразы и смотрел на дядю в недоумении. – Нет, не то! – сказал Пётр Иваныч. – Разве у меня когда-нибудь не бывает денег? Попро-буй обратиться когда хочешь, увидишь! А вот что: Тафаева через него напомнила мне о знаком-стве с её мужем. Я заехал. Она просила посещать её; я обещал и сказал, что привезу тебя: ну, те-перь, надеюсь, понял? – Меня? – повторил Александр, глядя во все глаза на дядю. – Да, конечно… теперь по-нял… – торопливо прибавил он, но на последнем слове запнулся. – А что ты понял? – спросил Пётр Иваныч. – Хоть убейте, ничего, дядюшка, не понимаю! Позвольте… может быть, у ней приятный дом… вы хотите, чтоб я рассеялся… так как мне скучно… – Вот, прекрасно! стану я возить тебя для этого по домам! После этого недостаёт только, чтоб я тебе закрывал на ночь рот платком от мух! Нет, всё не то. А вот в чём дело: влюби-ка в себя Тафаеву. Александр вдруг поднял брови и посмотрел на дядю. – Вы шутите, дядюшка? это нелепо! – сказал он. – Там, где точно есть нелепости, ты их делаешь очень важно, а где дело просто и есте-ственно – это у тебя нелепости. Что ж тут нелепого? Разбери, как нелепа сама любовь: игра кро-ви, самолюбие… Да что толковать с тобой: ведь ты всё ещё веришь в неизбежное назначение кого любить, в симпатию душ! – Извините: теперь ни во что не верю. Но разве можно влюбить и влюбиться по произволу? – Можно, но не для тебя. Не бойся: я такого мудрёного поручения тебе не дам. Ты вот только что сделай. Ухаживай за Тафаевой, будь внимателен, не давай Суркову оставаться с ней наедине… ну, просто взбеси его. Мешай ему: он слово, ты два, он мнение, ты опровержение. Сбивай его беспрестанно с толку, уничтожай на каждом шагу… – Зачем? – Всё ещё не понимаешь! А затем, мой милый, что он сначала будет с ума сходить от рев-ности и досады, потом охладеет. Это у него скоро следует одно за другим. Он самолюбив до глупости. Квартира тогда не понадобится, капитал останется цел, заводские дела пойдут своим чередом… ну, понимаешь? Уж это в пятый раз я с ним играю шутку: прежде, бывало, когда был холостой и помоложе, сам, а не то кого-нибудь из приятелей подошлю. |
