Паяц вскакивает на ноги и восклицает:

   -- Ах, мисс Вулфорд! что вы прикажете сделать для вас: принесть ли что подать ли, отнесть ли ? прикажите, и я готов сделать все, что вам угодно.

   Мисс Вулфорд, с сладенькой улыбкой, обявляет, что ей нужны два флага. Флаги являются и вручаются ей с смешными гримасами со стороны паяца, который, исполнив эту церемонию, делает берейтору следующее замечание:

   -- Ага! что взяли! а ведь мисс Вулфорд знает меня с прекрасной стороны: вы, вероятно, изволили видеть, как она улыбнулась мне.

   Бич снова хлыщет по воздуху, оркестр раздается, лошадь бросается в галоп, и мисс Вулфорд, к безпредельному восторгу зрителей, и стараго и малаго, снова носится по цирку. Следующая остановка представляет новый случай к повторению тех же самых шуток, которыя разнообразятся забавными гримасами со стороны паяца, каждый раз, как, только берейтор отвернется в сторону, и заключаются тем, что паяц кувыркается через барьер, но предварительно постарается отвлечь внимание публики совсем в другую сторону.

   Неужели никто из наших читателей не замечал того класса народа, который находит особенное удовольствие толпиться в течение дня у подездов дешевых театров? Вы редко-редко пройдете мимо одного из этих мест не заметив группы в два или три человека, которые разговаривают на тротуаре, с тем заносчивым видом, который можно заметить в комнатном ораторе какого нибудь трактира и который составляет исключительную принадлежность людей этого класса. По видимому, они всегда воображают себя созданными для сценической выставки; воображают, что театральныя лампы освещают их и днем. Вот, например, этот молодой человек в полинялом коричневом пальто и весьма широких светло-зеленых панталонах безпрестанно обдергивает нарукавники своей пестрой рубашки, с таким самодовольным видом, как будто она сделана из тонкаго батиста, и так щегольски загибает на правое ухо свою бедую, запрошлогоднюю шляпу, как будто вчера только купил ее из моднаго магазина. Взгляните на грязныя белыя перчатки и дешевый, шолковый платок, котораго полу-чистый уголок торчит из наружнаго кармана, на груди изношеннаго пальто. Неужели вы не догадаетесь с перваго взгляда,что это тот самый джентльмен, который вечером оденет синий сюртук, чистую манишку и белые панталоны и через полчаса заменит их полуоборванным своим нарядом,-- которому каждый вечер предстоит выхвалять свои несметныя сокровища, между тем как строгая действительность наводит его на грустное воспоминание о двадцати шиллингах жалованья в неделю, -- которому приходится говорить перед публикой о богатых поместьях своего родителя и в то же время вспоминать о маленькой своей квартирке в предместьях Лондона, -- выказывать себя лестным женихом богатой наследницы, которому все льстят и завидуют, и между тем не забывать, что вследствие недостатков его ожидают дома большия неприятности?

   Вслед за этим молодым человеком, быть может, вы замечали худощаваго бледнаго мужчину, с весьма длинным лицом, в истертой до лоска паре чернаго платья, задумчиво постукивающим камышевою тростью ту часть своих сапогов, которая некогда носила название "высоких каблуков". Заметьте, что этот мужчина принимает на себя самыя трудныя роли, как-то: попечительных отцов, великодушных лакеев, почтенных куратов, фермеров и так далее.

   Мимоходом, сказав об отцах, мы должны упомянуть о нашем всегдашнем желании увидеть пьесу, в которой все действующия лица были бы круглыми сиротами. А то почти в каждой пьесе непременно явится отец и всегда делает герою или героине длинное обяснение о том, что происходило до поднятия занавеса, и обыкновенно начинает таким образом!

   "Вот уже прошло девятьнадцать лет, мое безценное дитя, с тех пор, как покойная твоя мать (при этом голос стараго родителя дрожит от сильнаго душевнаго волнения) поручила тебя моему попечению.