|
Желание видеть, что происходило впереди, окончательно победило достоинство родителя; поднявшись на ноги, он апплодировал громче каждаго из своих детей. Гувернантка между тем, нагнувшись к матери семейства сообщала ей остроумныя замечания своих питомцев на сценическия происшествия. Мама, в безпредельном восторге от этих замечаний и от сцены, награждала гувернантку пожатием руки, а гувернантка, совершенно довольная тем, что успела обратить на себя внимание, прислонялась к столбу с лицом, сияющим от радости; короче сказать, общество казалось совершенно счастливым, исключая мистера Джоржа, который был слишком велик, чтобы принимать участие в детских удовольствиях, и слишком незначителен, чтобы обратить на себя внимание посторонних. Он, время от времени, развлекал себя, приглаживая те места, где через несколько лет должны показаться бакенбарды, и оставался как нельзя более доволен великолепием своей персоны.
Мы не думаем, чтобы кто нибудь, побывав в Астли два-три раза, и следовательно получив способность оценить постоянство, с которым одни и те же фарсы повторяются вечер за вечером, сезон за сезоном, мы не думаем, чтобы он не находил удовольствия по крайней мере хота в одной части всего предстявления. Что до нас, то при первом поднятии занавеса мы испытываем точно такое же удовольствие, какое выражает самый младший из описаннаго нами семейства, и, по старой привычке, присоединяемся ко всеобщему смеху, сопровождающему пронзительный крик паяца: "вот и мы к вашим услугам!" Мы не можем даже изменить старинному чувству уважения к берейтору, который, с бичем в руке, следует за паяцом и делает перед публикой грациозный поклон. Он не принадлежит к числу обыкновенных грумов, в нанковых куртках, обшитых коричневыми снурками; напротив того, он выглядит настоящим джентльменом, в военном виц-мундире, под которым подложено несколько фунтов ваты. Скорее он похож..., но к чему мы станем покушаться описывать то, о чем никакое описание не может сообщить посредственнаго понятия? Мы скажем одно: что каждый из наших читателей знаком с этим человеком; каждый из них помнит его полированные сапоги, его грациозную осанку, немного стянутую (как другие весьма справедливо замечают), его прекрасную голову, украшенную черными, зачесанными кверху волосами, для того, чтобы придать лицу выражение глубокомыслия и поэтической меланхолии. Его звучный и приятный голос находится в прекрасной гармонии с его благородными движениями, которыми он вызывает паяца на шутки. Поразительное воспоминание о его достоинстве, когда, он восклицает: "Ну-с, милостивый государь, что же вы мне скажете о мисс Вудфорд?" оставило в душе нашей неизгладимое впечатление. А его удивительная ловкость, с которой он выводит мисс Вудфорд на арену, сажает ее на седло и следует по цирку за ея легким скакуном, постояано и сильно волновала грудь хорошеньких горничных, внимательно следивших за каждым его шагом и каждым движением. Когда мисс Вудфорд, ея лошадь и оркестр внезапно останавливались, чтобы перевести дух, берейтор вступал с паяцом в разговор обыкновенно следующаго рода: -- Послушайте, милостивый государь, начинает паяц. -- Что вам угодно, сэр? (Разговор продолжается с обеих сторон самым учтивым образом.) -- Неужели вам не случалось слышать, что я учился берейторскому искусству? -- Первый раз имею удовольствие слышат об этом. -- Ах, как же! учился; не угодно ли, я покажу вам это на деле ? -- Неужели вы покажете? -- Не угодно ли, я покажу вам это сейчас.... сию минуту ? -- Сделайте одолжение, сэр, но только живее.... как можно живее. И вместе с этим раздается удар бича. -- А так вот в чем дело! Нет, милостивый государь, мне это больно не нравится, отвечает паяц и в то же время бросается на землю и начинает выказывать различныя гимнастическия конвульсии. |
