-- Есть ли место? восклицает с тротуара усталый пешеход.

   -- Сколько вам угодно, сэр, отвечает кондуктор, постепенно отворяя дверцы и не обнаруживая внутренняго положения оминбуса, до тех пор, пока пешеход не очутится на ступеньках.

   -- Где же тут место? спрашивает жертва обмана, делая попытку отступить.

   -- По обеим сторонам, сэр, возражает кондуктор.

   И вместе с тем вталкивает джентльмена и захлопывает дверцы.

   -- Пошел, Билль! восклицает кондуктор, отворачиваясь в сторону.

   Ретирада невозможна. Новоприбывший пассажир делает движение вперед, получает толчок от толчка омнибуса, опускается где попало и остается тут до конца своей дороги.

   Мы, обыкновенно, отправляемся в Сити за несколько минут до десяти часов и заранее знаем, что с нами в омнибусе будут ехать пятеро тех же самых попутчиков. Мы принимаем их на тех же самых частях города и предоставляем им в омнибусе те же самыя места; они всегда бывают одеты в теже самыя платья, и постоянно ведут разговор о тех же самых предметах, и именно: о распространении между кэбами чрезвычайно быстрой езды и о безстыдном нахальстве омнибусных кондукторов. До нашего прихода постоянно бывает в омнибусе угрюмый старик с напудренным париком. Он всегда сидит по правую сторону у самого входа, с руками, сложенными на рукоятку зонтика. Он бывает чрезвычайно нетерпелив и сидит на этом месте собственно затем, чтобы строго наблюдать за кондуктором, с которым он, обыкновенно, заводит беглый разговор. Он очень вежлив: помогает пассажирам входить и выходить и весьма охотно толкает кондуктора зонтиком, когда кто нибудь захочет выйти. Он, обыкновенно, предлагает дамам заранее приготовить шесть пенсов, чтобы при выходе из омнибуса не было остановки: а если кто из пассажиров откроет окно и если он может достать рукой это окно, то непременно закроет его.

   -- Ты к чему остановился? каждое утро спрашивает старик, в ту минуту, как только предвидится прием лишняго пассажира.

   И вслед за тем между ним и кондуктором завязывается следующий разговор:

   -- Ты к чему остановился?

   Кондуктор начинает свистать и показывает вид, что не слышит этого вопроса.

   -- Послушай! (при этом делает толчек зонтиком) ты к чему остановился?

   -- К тому, чтобы взять пассажиров. В Ба-а-а-нк! в Си-и-и-ти!

   -- Я знаю, чтобы взять пассажиров; но знаешь ли ты, что здесь нет больше места. К чему же ты остановился, я тебя спрашиваю.

   -- Гм! на ваши слова весьма трудно отвечать. Я думаю, для того остановился, чтобы постоять немного да потом снова поехать.

   -- Послушай, негодяй! восклицает старик. с видимым негодованием. -- Я с тобой завтра же разделаюсь. Я давно обещал тебе это и теперь непременно исполню.

   -- Благодарю покорно, сэр, отвечает кондуктор, прикасаясь к шляпе, с нахальным выражением благодарности.-- Чрезвычайно много обязан вам.

   При этом в омнибусе между молодыми людьми поднимается смех; старик краснеет как вареный рак и начинает приходить в бешенство.

   Толстый джентльмен, в белом шейном платке, поместившийся в самом отдаленном конце омнибуса, принимает весьма серьезный вид и говорит, что в отношении этих негодяев непременно нужно принять какия нибудь решительныя меры: иначе наглости их никогда не будет конца. Оборванец-джентльмен вполне соглашается с этим мнением, и соглашался, сколько нам известно, каждое утро в течение шести месяцев.

   Приближаясь к Линкольнскому двору, к Бедфордским рядам и другим судебным местам, мы выпускаем большую часть наших первоначальных пассажиров и принимаем новых, которые пользуются весьма неблагосклонной встречей. Замечательно, что люди, поместившиеся в омнибусе, всегда смотрят на вновь прибывших пассажиров с тем выражением лица, которым обнаруживаются внутренния помышления; они как будто хотят сказать: "ну, к чему эти люди лезут сами!" В этом отношении мы вполне убеждены, что маленький старичок считает появление новых пассажиров за непрестительную дерзость.