У него были грехи пострашней.

Едва он подумал об этом, как от порыва ветра распахнулась форточка, вздулись занавески, загудел огонь в камине, и со стены упала фотография. Выругавшись, Стенин закрыл форточку, бросил взгляд на падающий за окном снег и с недоумением отметил, что никакой вьюги на улице не было. Откуда взялся порыв ветра, причём такой сильный, что форточка распахнулась и фотография упала? С долей внутреннего протеста, но он всё же признал: уже вторые сутки происходит что-то странное. Хотя нет, пора посмотреть правде в глаза, всё началось гораздо раньше: постоянно, непонятно откуда прилетающая стая ворон, головные боли — всё это как будто звенья одной цепи.

С мрачным видом он пересёк комнату, поднял фотографию, долго глядел на изображение своей жены, потом произнёс тихо:

— Что происходит, Тамара?

Раздался крик и Стенин едва не выронил фотоснимок. После короткой паузы крик повторился — стонущий, полный боли.

Положив фотопортрет на журнальный столик, Стенин поспешил в спальню для гостей; мысленно он проклинал Пепу, которая, по его чёткому убеждению, опять замыслила какую-то подлость. А этот крик — уловка, чтобы заманить в ловушку и... возможно, опять чем-то ударить. С неё станется.

Он открыл дверь, ожидая, что Пепа нападёт, но этого не случилось. Она лежала на кровати, держась за живот, лицо искажала гримаса боли.

— Мне плохо, Стенин, совсем погано! — в её голосе одновременно были и жалобные нотки и обвинительные. — В животе режет, сейчас сдохну!

Он растерялся. Что делать? Скорую вызывать? Все его планы катились коту под хвост! Разумеется, он допускал, что с девчонкой с похмелья может какая-нибудь хрень случиться, но всячески подобные мысли отметал. И вот нате, пожалуйста — хрень случилась! Резь в животе! Возможно, что-то серьёзное, угрожающее жизни.

— Какого лешего ты стоишь, Стенин? — почти заплакала Пелагея, после чего выдала протяжный стон. Её раскрасневшееся лицо блестело от пота, губы дрожали, глаза слезились.

— Твою ж мать! — Стенин бросился прочь из комнаты, ощущая болезненную пульсацию в висках. Он с досадой подумал о том, что ему придётся как-то объяснять врачам, что это за девчонка и как она оказалась в его доме. Вот же засада! Не было печали...

— Бо-ольно! — донеслось из комнаты. — Подыха-аю!

Как-то фальшиво это прозвучало и, сняв трубку телефона, Стенин вдруг застыл, задумался: а не дурит ли его Пепа? Да, вид у неё болезненный, но что тут странного? Она ведь с похмелья мучается, ей даже не нужно особо притворяться.

Он положил трубку на рычажки, вернулся в спальню и заверил:

— Я вызвал скорую. Потерпи чуток.

В ответ Пелагея так громко застонала, что у Стенина добавилось сомнений. Натужный был стон, неестественный.

— Потерпи, — повторил он, изобразив сильную обеспокоенность. — Скорая будет минут через двадцать — двадцать пять.

— Это долго, — прокряхтела Пелагея, крепче прижав ладони к животу.

Находясь в взвинченном состоянии, Стенин вышел из комнаты, запер дверь на ключ, затем поспешил на улицу. Он сознавал, что пошёл на риск, не вызвав скорую помощь, и если девчонка всё-таки не притворялась, то последствия могут быть более чем печальными. Но, как ему казалось, риск был оправдан — очень уж не хотелось, чтобы Пепа оставила его в дураках.

Быстро спустившись по ступеням крыльца, он проследовал вдоль стены дома, встал на небольшой парапет, осторожно заглянул в окно спальни.