— Акакжетвоёслово? —оноченьстарался, чтобыголосзвучалспокойно.

Пелагеяшвырнулапустуюбутылкувуголкухни.

— Какоеещёслово?

— Тысказала, чтоеслияхочупить, тодолженсамдобратьсядоводы. Этобылоусловие, ияеговыполнил.

— Пошёлтысосвоимиусловиями! Теперьтысуществуешьпомоимправилам, ияэтиправиламогуменять, когдазахочу.

Стениноткинулсянаспинкустулаипроизнёс:

— Этослабость.

— Что? —Пелагеяупёрларукивбока.

— Толькослабыелюдинедержатсвоегословаинаходуменяютправила, — из-засухостивортуемубылотяжелоговорить. —Икудажеподеваласьтадевушка, которуюяпривёзвэтотдом? Онахотьимучиласьспохмелья, новсё-такибыласильной. Яейдажевосхищался. Нотеперьвижу, ты—неона. Отсекатель, да? Нучтож, Отсекатель, скажутебепрямо, ты—слабак.

Онпонимал, чтоиграетсогнём, однаконемогпоборотьжеланиезадетьдевчонкузаживое, или, точнее, нееё, атучастьличности, чтосчиталасебяманьяком.

Изадетьэтуличностьунегополучилось: лицоПелагеипокрылосьпунцовымипятнами, дыханиеучастилось, глазазлобноблеснули.

— Слабак, значит? —процедилаона. —Воттактысчитаешь, да? По-твоему, слабаксмогбыгрохнутьстольколюдей, сколькоягрохнул?

Стенинпонял, чтоэтамерзкаяличностьсвоимижесловамизагналасебявлогическуюловушку.

— Средиэтихлюдейнебыломужчин, которыесмоглибыдатьтебедостойныйотпор. Тыубивалтолькоженщин. Такчтода, тыслабак! —ончувствовал, чтотопорпалачаужезанесённадегошеей. Ещёпожить, конечно, хотелось, носдругойстороны, возможно, емуитакнедолгоосталось, есливголоведействительноопухоль.

— Слабак, — повторилаПелагея, дышатактяжело, словноэтоейпришлосьистратитьвсесилы, добираясьдокухни. —Слабак! Ятебепокажу, полковник, ктоизнасслабак! Тыговоришьсомной, какстемчеловеком, которогозастрелил, но, похоже, всёещёневеришь, чтоэтодействительноя. Нучтож, скороповеришь. Помнишь, почемуменяпрозвалиОтсекателем?

ОнашагнулакСтенинуитаксильноеготолкнула, чтототупалнаполвместесостулом.

— Слабак, да?! —взревелаПелагея, брызжаслюной. —Чтотеперьскажешь, полковник?! Утебясилёнокнетдажечтобыподняться! Тысейчасвтакомжеположении, какявтотвечервгараже! Тогдаябылвтвоейвласти, теперьтывмоей! Изнаешь, яотэтоговвосторге, менявжизниничеготакнерадовало!

ОнасхватиластулиобрушилаегонаспинуСтенина.

— Я, матьтвою, вполнейшемвосторге!

Изнываяотболи, Стенинподумал, чтосдохнетнаэтойкухне. Иемусталовдругжалконесебя, аптиц, которыхнекомубудеткормить. Пелагеяотбросиластулиспросилапритворноделовымтоном:

— Слушай, аутебячасомнетсекатора? Яведьраньшеименносекаторомпользовался, когда...отсекал. Очень, скажуятебе, удобнаяштука, р-раз—иготово!

Стенинувспомнилсятотсекаторскраснымипластиковымиручками, чтоонвиделвфотомастерскойОтсекателя. Вспомнил, ивнутриунеговсёпохолодело.

— Нуничего, можноибезсекатора, — заявилаПелагеярассудительно. —Обойдусь. Ножтожеподойдёт.

— Ты—нетвойотец, Пелагея! —выкрикнулСтенинвотчаяннойпопыткееёусмирить. —Простоосознайэто! Твойотецдавномёртв!

Онарезкомотнулаголовой.

— Не-а, яживеевсехживых! Никогдаещёнеощущалсебятакимживым! Изнаешь, что, полковник?.. Радиэтогоощущения, пожалуй, стоилоумирать.

БольшевсегосейчасСтенинжалелотом, чтомалосмыслитвпсихологии. Будьонпсихологом, возможно, нашёлбыправильныеслова, которыесмоглибывразумитьэтудевчонку. Но, увы, вголовулезлилишьрождённыестрахомфразывроде: «Ты—нетвойотец! Пожалуйста, одумайся!»Иэтисловахотелосьоратьвовсюглотку, словноегокрикточнотаранмогврезатьсявмозгиПелагеи, встряхнутьихипривеститакимглупымобразомеёпсихикувпорядок.