В печальных раздумьях он пролежал до утра. Когда рассвело, сходил в туалет, отметив, что силы в ногах прибавилось. Попил воды и всё же решил взять чай и бутерброды, оставленные Пелагеей. Подкрепившись, почувствовал себя лучше, по крайней мере, уныние начало отпускать. Голова правда побаливала и раны саднили, но было вполне терпимо.

После завтрака, поборов искушение снова улечься в кровать и вспомнив фразу, что движение — это жизнь, он принялся расхаживать по комнате. Уже через пару минут устал, но продолжил ходить, внушая себе, что каждый шаг делает его крепче, что недуг отступает. В конце концов настал момент, когда ему в голову пришла бунтарская мысль: «К чёрту Пелагею с её нежеланием бороться! Главное, я ещё не сломлен, а если и сдохну, то сдохну не как унылое чмо!» И впервые за долгое время улыбнулся. Правда недобрая это была улыбка, воинственная, с такой берсеркеры бросались в бой. Как же ему хотелось, чтобы Отсекатель предстал перед ним собственной персоной. Придушил бы, кадык бы вырвал — да хоть зубами! На такое он точно нашёл бы силы...

Его мысли прервал странный звук. Стенин застыл посреди комнаты, прислушиваясь... Машина! Это был звук автомобильного двигателя! Кто-то подъехал к воротам.

От волнения у него перехватило дыхание, сердце заколотилось, рассудок захлестнула надежда, потом тревога и снова надежда. В смятении Стенин бросился к окну, хотя ноги после долгой ходьбы протестовали против резких движений.

Тот, кто сидел в машине, посигналил — требовательно и как будто нетерпеливо. У Стенина мороз по коже побежал, тревога полностью вытеснила надежду. Так сигналил только один человек, когда подъезжал к воротам его дома — сестра, Раиса!

— Нет! — мотнул он головой, будто пытаясь отрицать очевидное. — Нет, нет!

Боль, точно хищный зверь, начала выползать из своего логова, по телу предательски разлилась слабость. Держась за подоконник, чтобы не рухнуть, Стенин увидел, как по ступеням крыльца спустилась Пелагея. Она вытянула руку с пультом управления, нажала на кнопку и ворота с лёгким гулом начали открываться. Словно точно зная, что Стенин сейчас смотрит на неё, Пепа повернула голову и показала ему язык. Это выглядело так по-детски и в то же время настолько чудовищно, что Стенин мысленно заорал: «Я сплю! Мне снится кошмар! Я сплю!» Он ударил кулаком по стеклу, разбив его и поранившись. А в следующее мгновение ноги подвели, не выдержали. Рухнув на пол, он ухватился за занавеску, попытался подняться, но занавеска сорвалась с карниза, накрыв его и Стенин теперь уже закричал не мысленно. В сознании, будто в свете фотовспышки, мелькнуло лицо Пепы, потом лицо Отсекателя, снова Пепы, опять Отсекателя, затем появилось искажённое мукой лицо жены... Стенин барахтался на полу, запутавшись в занавеске, и кричал, выл, хрипел, ощущая, как боль и отчаяние пожирают его, рвут когтями мозг.

Белая Ауди заехала на территорию коттеджа, из салона с недовольным видом выбралась Раиса.

— Так-так-так, — сказала она, смерив Пелагею взглядом. — Значит, ты ещё здесь. Ну, братец, ну идиот! Где он, кстати?

— В доме, где же ещё, — ответила Пелагея. — Захворал чуток.

Раиса сердито сдвинула брови.

— Что ты несёшь? Это он-то захворал? Да его никакая болезнь не возьмёт, — она вдруг насторожилась, прищурилась. — А что это за звук? Будто воет кто-то.

Пелагея небрежным жестом указала на окна первого этажа.

— Так это твой мразотный братец и воет. Сказано же было — захворал. Больно ему, а ещё, думаю, страшно.

Раиса запыхтела от гнева как паровоз, изо рта вырвались облачка пара, пухлое лицо покраснело.