Несмотря на жуткую слабость, Стенин быстро добрался до двери, вынул из кармана ключ, открыл замок. Он дрожал, холод полз по кишкам, по позвоночнику, струился в жилах.

— Погано выглядишь, — произнесла Пепа, когда он открыл дверь. — Это всё от нервов, точно говорю.

Стенин ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть, взгляд лихорадочно метался по окровавленному свитеру Пепы, по её лицу с уже подсохшими бурыми пятнами.

— Где Раиса?! — выдохнул он, ощущая, как холод буквально разъедает его изнутри.

— Она на улице, — последовал спокойный ответ. — Пойдём, я провожу тебя. Соскучился небось по сестричке, да? Ну ничего, ничего, сейчас ты её увидишь. Ты не думай, когда она пришла, я обеспечил ей тёплый приём, можно даже сказать, горячий.

— Прочь, тварь! — Стенин отпихнул Пепу, переступил порожек и устремился в прихожую, хрипя так, словно в его груди работали неисправные меха. В коридоре царил полумрак, но он разглядел кровь на полу, на стене. В ушах звенело и на фоне этого звона, как на бракованной пластинке, звучали слова Пепы: «Она на улице, она на улице, она на улице...»

— Не спеши, полковник, — донеслось сзади. — Побереги себя.

Добравшись до прихожей, Стенин вдруг осознал, что не хочет выходить на улицу, не хочет видеть то, что может увидеть. У него было сильное желание сесть на пол и спрятаться от страшной действительности за ложью, что с сестрой всё в порядке. Он смог бы обмануть самого себя хотя бы на некоторое время. Хотя бы на минуту, но за эту минуту, возможно, отступит этот чёртов холод, это чувство потери.

Однако он не сел, не спрятался. Стиснув зубы, двинулся дальше, открыл дверь, вышел на веранду и застыл, будто внутренний и внешний холод сковали каждую клетку тела. Он много жуткого и мерзкого повидал за время службы в милиции, но то, что сейчас предстало перед его взором...

Это был свидетельство того, что абсолютное зло существует.

На фоне запертых ворот, в паре метрах от белой «Ауди», стоял заляпанный кровью снеговик — два аккуратных снежных шара, а сверху отрубленная голова Раисы.

Стенин услышал за спиной довольный голос Пепы:

— Хорошая работа, правда? С детства не лепил снеговиков и уж и забыл, какое это увлекательное занятие. И да, если ты ещё не заметил, пальцев на моём ожерелье прибавилось.

Стенин жалел, что у него есть зрение и он мог видеть то, что видел. Жалел, что слышал то, что слышал. Жалел, что вообще дожил до этой минуты.

Пепа положила руку ему на плечо.

— Ну же, полковник, скажи хоть что-нибудь? Оцени мою работу по десятибалльной шкале. Как по мне, так на восьмёрочку тянет. До десяти не дотягивает, чего-то не хватает. Может, стоило руки приделать, как думаешь?

Преодолев оцепенение, Стенин медленно повернулся, процедил:

— Тварь!

Пепа отступила, с прищуром посмотрела ему в глаза.

— Вот! Вот это я и хотел увидеть! Этого я и добивался! Если боль в твоих глазах сравнить с пищей, то это редкий деликатес! — она быстро, как-то по-змеиному, облизала губы и причмокнула. — Ням-ням, просто вкуснотища! Такой шедевр не грех и в десять баллов оценить. С плюсом. Ну а теперь пора наказать мою дочурку, — ткнула пальцем себе в грудь. — Предала меня, гадина, на твою сторону встала. Я прямо сейчас чувствую, как она пытается вырваться. Нужно преподать ей урок. По-отцовски.

Сплюнув под ноги, Пепа развернулась и с сердитой гримасой зашла в дом. Стенин двинулся следом. Он сам себе казался потрёпанным кораблём со сломанными парусами, который штормовые волны несут неизвестно куда, возможно, на скалы. Лучше бы на скалы, чтобы разбиться вдребезги. Механически переставляя ноги, он всё больше терял связь с реальностью. Зашёл в дом, проследовал в гостиную, сел на диван и принялся покачиваться.