Ежику понятно, кто послал эту горничную! Насколько я знаю, номера не убирают в присутствии проживающих.

– Да поставьте вы свой чемодан, – снисходительно, как малому дитяти, сказала женщина.

Тут только я заметил, что ручка «дипломата» крепко зажата в моем кулаке. Я поставил его на пол, но пальцы не разжимались: свело какой‑то нерв. Женщина повернулась ко мне со стаканом, на две трети наполненным янтарной жидкостью.

– Выпейте.

Карие доверчивые глаза, припухлость губ, первые морщинки, рыжеватые пряди мокрых коротких волос закрывают лоб… Лет тридцать – тридцать два?.. Худенькая, невысокого роста, но при этом что‑то истинно женское, материнское даже, надежно прикрытое защитным слоем иронии.

– Что вы стоите как памятник?! – крикнула она вдруг. – Пейте же!

Пальцы мои от неожиданности разжались. «Дипломат» остался на паркете.

– Не хочу! – так ребенок отказывается от ложки рыбьего жира.

Если эта женщина и не владела телепатией, то, по крайней мере, у нее был абсолютный слух: на удивление чутко она улавливала каждый шорох в моей душе и была настолько открыта, что мне на какое‑то мгновение показалось, будто у нас с ней аура – одна на двоих. Я устыдился своего подозрения в возможном предательстве с ее стороны и взял стакан.

– Это коньяк, – она направилась к шкафу, – психотропных средств не держу.

– Я не псих.

– В это трудно поверить, – с платьем на плечиках, не говоря больше ни слова, она исчезла за дверью ванной комнаты.

Я увидел телефон на коврике у кровати. Надо немедленно позвонить в агентство! Квадрат эту кашу заварил, пусть он ее и расхлебывает. Залпом осушив стакан, я уселся в кресло, поставил аппарат на колени и принялся яростно вертеть диск.

Москва молчала.

– Звоните по межгороду? – она появилась в недорогом, но нарядном платье, причесанная, с блестящими от крема щеками.

– Мне не ответили, – смущенно оправдался я.

Коньяк, ни вкуса, ни запаха которого я не почувствовал, начал действовать: тепло размягчало тело. За сегодняшний день это была уже вторая доза – так, чего доброго, и спиться недолго.

Небо за окном почернело, набрякло, где‑то вдалеке раскатисто ахнул гром, и от тугой, мощной волны холодного ветра задребезжали стекла.

Я ждал расспросов, но женщина молчала, поглядывая на часы. Не выдержав, я заговорил первым:

– Почему вы… не выгнали меня?

– Не из‑за вас, – ответила она задиристо.

– Кому‑то мстите?

– Без пошлостей, пожалуйста. И приведите себя в порядок. Вы в гостях у женщины, при этом совершенно не играет роли, через какую дверь вы к ней вошли.

Я улыбнулся. Впервые я не мог подобрать человеку прозвища. Для меня это кое‑что да значило!

– Снимите куртку, я зашью, – она полезла в тумбочку за иголкой, будто заранее знала, что я подчинюсь.

– Спасибо.

Принимать душ я не рискнул. Наскоро побрившись, разделся до пояса и сунул голову под кран. Бесконечный рой вопросов одолевал меня. А если это – игра, и она все‑таки послала горничную за помощью?.. Где‑то (у Шейнина, кажется) написано про одну убитую горем женщину, потерявшую детей во время пожара. Поддавшись ее обаянию, следователь никак не хотел поверить, что она сама подожгла дом с детьми, чтобы получить за них страховку. «Шерше ля фам»!.. Но если моя хранительница окажется «ля фам», то я тогда совсем «шерше»…

Когда минут через пять я появился перед ней в максимально преображенном состоянии, рукав был уже зашит. Мне стало стыдно за пошлую фразочку о мести.