|
. Нравственная, например, работа – санитар в психушке?.. Еще бы! Он больным помогает. Святая почти. Он для этого милосердием проникнуться обязан, а еще пройти спецподготовку по рукопашному бою… А палач? Да он общество от грязи очищает, к нему, как ни к кому другому, воззвание обращено: «Если не ты, то кто же?» Он спаситель наш, избавитель от зла!.. А контролер? «Ваш билетик?» – спрашивает, все равно что: «Предъявите вашу совесть». Кто тебя назначил людскую совесть контролировать? Оно назначило – общество!.. А ну, заменим чистоплюями милицию, надзирателей в тюрьмах; барменами монахи работать станут, «зеленых» во главе заводов и фабрик назначим, вместо солдат границы охранять пацифистов пошлем?!. Сколько преступников на свободу уйдет, сколько бешеных собак на улицах объявится, для неподобранных алкашей на газонах места не хватит, а монахов рэкетиры к рукам приберут…
Ну, мне тогда Квадрат и залепил: «Если, – мол, – об этом думать, – пиши пропало. Потому что твоя работа тоже из этой самой "пограничной зоны". Ты кого, – говорит, – охраняешь, Жека? Рабочего?.. Ты. брат, никогда не думал, что человека по морде бить – безнравственно? За чужими женами следить?.. Не думал, чем для той жены обернулась твоя работа? Может, у нее любовь была. Ты «бабки» себе в карман положил, а ее муж взял да и прирезал!..» Я не думал. Задумался вдруг, лежа на крыше под луной, и мысль эта въелась, подобно навязчивому мотиву, не давала покоя. Я гнал ее от себя, а она лезла, проклятая, в затуманенную усталостью башку, и ничего я с этим не мог поделать даже сейчас, сидя за одним из двенадцати столиков в уютно освещенном «кафешантане» и потягивая через соломинку коктейль, Неужели подходит возраст?.. Да, на бессребреников я не работал – мне хочется жить не хуже бармена, а возможности делать это бесплатно никто не предоставляет. «Где вы работаете, Евгений Викторович?» «В пограничной зоне нравственности!» «Почему вы это делаете?» «Потому что в этом нуждается общество»… Да, с нравственностью у бармена – полный ажур: коктейль мне не разбавил! Я быстро пьянел, и мне это нравилось. Сигарета дополняла кайф. Не придет Корзун – выжру бутылку водки, бутылку шампанского, съем салат, пирожные, гуляш в глиняном горшочке – все, чем уставил стол, готовясь к «конгрессу» – и заторчу здесь: пусть берут под наркозом! Но Корзун пришел. Я узнал его сразу: очки в роговой оправе, седая немытая шевелюра, щетина трехдневной давности, старомодный твидовый пиджак, мятые брюки, грязно‑белая сорочка и галстук с вылинявшим рисунком. И при всем этом – еще не утраченное достоинство, еще не стертые следы интеллигентности: в движениях, в настороженном, умном взгляде. Само собой, в карманах – ни гроша, мучит жажда и нерастраченная до конца совесть, Я таких уже видел: в московских барах таких – кишмя. Они проходят по разряду непризнанных гениев, но «петушки к петушкам, а раковые шейки – в сторону»: Корзун тем и отличался от них, что вначале достиг признания, а уж потом покатился по наклонной вниз. Если бы я знал причину его падения, то без труда установил бы с ним контакт. – Здрасьте, Александр Иванович, – я подошел к нему и протянул руку. Он молча пожал ее, окинув меня изучающим взглядом. – Присядем? – Он пошел за мной к столику. Я налил в рюмки водку, ему – полную, себе – чуть‑чуть. – Чем могу‑с? – поинтересовался он хриплым басом. Руки физик держал под столом, словно давал понять, что пока не уяснит, в чем причина моего к нему интереса, к трапезе не приступит, Я же, опасаясь спугнуть его, суть дела объяснять не торопился, искал обходной вариант. |
