19

Константин Андреевич Хоботов родился в 1934 году. С тех пор его не миновал ни один катаклизм отечественной истории. Война унесла жизнь отца; старший брат – капитан МГБ – остался где‑то на Львовщине, сраженный выстрелом из бандитского обреза (в свете демократических преобразований следовало бы сказать «сраженный выстрелом борца за свободу украинского народа», но если человек моего поколения еще мог принять подобную формулировку, то потерявшему единокровного брата Хоботову усвоить ее было сложнее). Это последнее обстоятельство и решило его судьбу, когда в 1959‑м ему, студенту четвертого курса философского факультета МГУ предложили работу на Лубянке.

Жил, как жил. Служить был рад, прислуживаться тоже. Сомневался ли в торжестве сталинской политики? Никогда!.. Сомневался ли в правильности решений XX съезда? Нет!.. Как относился к проискам империализма? Отвратительно!.. А теперь? Сдержанно…

В год, когда я родился, Хоботова произвели в старлеи; когда я женился – в генерал‑майоры. Что было между?.. Резидентура в южной стране, которую он не считает нужным называть до сих пор; не менее скрытая работа в Афганистане (за что там можно было рвануть два ордена Ленина – ума не приложу). Веха за вехой, все как у всех: из пионеров – в комсомол, в девятнадцать – в партию; из газет – «Правда», из журналов – «Вопросы философии», ностальгия по несостоявшемуся… Жалеет? Нет!..

– Дружили мы с ним – не разлей вода, хоть и по возрасту были разные, и по характеру. Я у них с Валерой на свадьбе шафером был. У самого‑то семья не сложилась – служба, знаешь…

Хобот рассказывал, вытаскивал из памяти слово за словом, подливая из банки вино, от которого невозможно было опьянеть, как бы ему этого ни хотелось. А я слушал и пытался понять, когда он почувствовал, что все, за что боролся, чему служил, – блеф, когда решил, что приспосабливаться к новым порядкам поздно?

– Помогал ему чем мог. Куда я, туда и он. Вызволял его не раз – он ведь сорвиголовой был, все правду искал. И в Афган я его с собой взял, старый осел!.. Если б знать…

«Когда он прыгнул за борт? А может, его просто выброси ли? Или возобладал философский склад ума над закаленным характером службиста?..»

– Шли‑то за правое дело: помочь бедному народу стать на путь истинный. У них ведь там семьдесят шесть процентов не грамотных, знаешь? После Мали – самая безграмотная страна в мире…

«Опальный», – сказала о нем Валерия. Все равно что смутьян. За смуту там, надо полагать, по головке не гладили. Значит, все‑таки выбросили?..»

– «Спецназ» лютовал. Любой лейтенант тебе в рожу мог плюнуть. А в случае чего – за «стволы» хватались, им все списывалось: неподсудными были…

Меня поразил не столько рассказ Хобота, в котором не было ничего сверхъестественного, сколько то, что немногословный, вечно недовольный чем‑то, хладнокровный генерал‑затворник вдруг разоткровенничался с незнакомым почти человеком, по возрасту годившимся ему в сыновья.

– Очень скоро мы поняли, что вляпались в дерьмо – вразумили нас, грамотных, афганцы. Словом, погрязли. Предала нас страна. Да и те, к кому шли на выручку, провожали не цветами…

«Значит, "выступил" Хоботов по возвращении оттуда? Или только готовит "выступление" сегодня в полдень возле самостийного универмага?..»

– Я уходил с первым полком, Герка должен был идти со вторым. Тихо было в приграничном районе – разрази меня гром! А «спецназовская» рота… – Хобот вдруг осекся и долго молчал, точно воспоминание о дальнейшем причиняло ему физическую боль. Так собирается с силами человек после ампутации перед тем, как впервые встать на протезы.