Рик возбужденно отвечает:

— Ну, между прочим, там, где я снимаюсь сейчас, я без помпадура.

— Проснулся он, блядь! — говорит Марвин. — Если спросишь меня, тебе давным-давно надо было перейти на спрей для волос и горячую расческу.

Затем Марвин сбавляет напор:

— Но суть не в этом. Суть в том, что в Италии можно делать что хочешь. Хочешь вдруг пощеголять как Тони Кертис, — на здоровье. Хочешь ходить с такой же прической, как последние двадцать лет, — да пожалуйста, блядь. Итальянцам насрать. Знаешь, как эта хиппарская херня расползлась по всему Голливуду, по всей Америке? То же самое было и в Риме. Но вот в чем разница: своих бомжей итальянцы выгнали пинком под жопу. Следовательно, поп-культура не сходит с ума по всему молодежному, как у нас с этими пидорскими хиппи.

«Пидорские хиппи», — повторяет Рик себе под нос с горечью.

И тогда великий Марвин Шварц наносит последний удар:

— Итак, Рик, вот тебе вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов. Где ты хочешь быть в это время в следующем году? В Бербанке, чтобы тебе начистил рожу этот schvartze, в «Отряде, Стиляги“»? Или в Риме… и сниматься в вестернах?

Двадцать пятая глава

Последняя

Роман и Шэрон Полански несутся в английском «родстере» с открытым верхом по бульвару Сансет. Шэрон ненавидит эту машину.

Ненавидит ее возраст.

Ненавидит звук, с которым Роман переключает передачи.

Ненавидит хреновый прием у радио.

Но больше всего ненавидит то, что это кабриолет и что Роман всегда требует ехать с открытым верхом.

Роман на пару с Уорреном Битти подшучивает, что «жизнь слишком коротка, чтобы не ездить в кабриолетах».

Ему, с его прической-пажом, легко говорить. Но Шэрон тратит много сил, чтобы уложить волосы как следует. А когда укладывает и выглядит роскошно, их что, надо прятать под шалью?

Это преступление против красоты.

Голливудская парочка закончила съемки в телешоу Хью Хефнера «Ночной плейбой». Десять часов, они мчатся от здания 9000 по Сансет, где проходили съемки, и проносятся мимо «Кофейни Бена Франка» и кинотеатра «Тиффани», где на козырьке рекламируют «Одиноких ковбоев» Энди Уорхола.

Роман сам знает, что ему не стоило соглашаться на новое мероприятие на следующий же день после вечеринки в особняке «Плейбой», и чувствует ее враждебное молчание. Он отлично понимает, что этот вечер она планировала провести в постели с книгой. И знает, что ей прихорашиваться для телевидения куда сложнее, чем ему.

И все-таки она прихорошилась, и вышла из дома, и вытерпела ради него все.

Но теперь настает время холодной войны. У Шэрон настолько солнечный характер, что, когда она прячет свое солнце, эффект леденящий.

В хреновых динамиках «родстера» то глохнет, то оживает голос ночного диск-жокея на радио 93 KHJ, Хамбл Харва, а также нелепая песенка Дайаны Росс и The Supremes «No Matter What Sign You Are, You’re Gonna Be Mine You Are». Для Романа пришла пора продемонстрировать раскаяние и благодарность и разбудить светловолосого медведя.

— Послушай, милая, — начинает он, — я знаю, что сегодня ты не хотела сниматься.

Через лобовое стекло «родстера» видно красную крышу «Дер Винершницеля» на Ларраби, когда Шэрон смеряет его взглядом и кивает.