– Доброе утро, – сказал подполковник Звягинцев.

Глаза у подполковника были красными, судя по всему, он вообще не спал.

Изо рта у него шел густой пар.

– Как спалось, майор?

– Спасибо, хреново, – поблагодарил Яковлев и растерянно обвел взглядом палатку. В спальных мешках, оставшихся от Блюмкина и других заключенных, спали вчерашний армейский щеголь, прилетевший в офицерской шинели и хромовых сапогах, и неизвестный Яковлеву гражданский человек. В противоположном углу спал радист, которого Звягинцев далеко от себя не отпускал.

– А где бойцы? – зевая, поинтересовался Яковлев.

– Занимают места согласно боевому расписанию, – туманно сообщил Звягинцев. – Докладываю, майор, в шесть пятьдесят восемь не установленный самолет круглой формы вылетел из пещеры и ушел в направлении на северо‑восток. Иных нарушений не было. Ты можешь по‑человечески сказать, что это за диски такие? Самолеты предполагаемого противника?

– Спроси чего‑нибудь полегче, – сказал Яковлев. Biглянув из палатки, он зачерпнул ладонью горсть снега протер им сразу же покрасневшее лицо. Щеки закололо. Яковлев торопливо вытерся насухо относительно чисты носовым платком. – Я знаю ровно столько же, сколько ты. Они, суки, летают, а мы с тобой яйца морозить должны. Начальству легко приказывать, они расстояние по карте меряют, а температуру по Цельсию. Мерили бы своей задницей, может, качественней к подчиненным относились бы. Пожрать ничего нет?

– Найдем, – заверил Звягинцев и принялся рыться в походном сидоре. – А противозакусочное средство не хечешь принять?

– Зачем? – удивился Яковлев, но тут же смысл сказанного дошел до него. – Подполковник, – протянул он, – с утра даже лошади не пьют!

– А это их дело, – уклончиво сказал Звягинцев. – У лошадей свои привычки, а у нас – свои. Так примешь фронтовые?

– А что у тебя? – задумчиво поинтересовался Яковлев. – Водка? Спирт?

– Чего ж ты, майор, десантуру за биндюжника держишь, – ласково укорил Звягинцев и взболтнул извлеченную из недр куртки фляжку. – Коньяк, майор, благородный коньяк. Его, говорят, сэр Уинстон Черчилль каждый год за валюту покупает.

– Это меняет дело, – легкомысленно согласился Яковлев. – Уж если английские лорды его принимают по утрам, то нам сам Бог велел.

Он сделал несколько глотков из фляжки, вытер горлышко ладонью и вернул фляжку Звягинцеву. Странное дело, вчера на его глазах подполковник не единожды прикладывался к заветному сосуду, но его содержимое словно бы и не убывало. Фляжка у Звягинцева была знатная – из нержавеющей стали и обшита мягкой кожей.

– У немецкого оберста забрал, – понял взгляд Яковлева десантник. – Трофей, можно сказать. Оберсту на небесах она все равно ни к чему, а нам еще верой и правдой послужит. Тушенку будешь? Я как раз еще одну банку разогрел. Как знал, что ты проснешься.

После того как желудок пряно ожег коньяк, тушенка пошла за милую душу. Хлеб, 'который Звягинцев предусмотрительно прогрел на примусе, был теплым и мягким. Вдвоем они быстро прикончили банку. Яковлев с сожалением заглянул в ее опустевшую глубину и облизал ложку.

– Можно еще одну разогреть, – с готовностью предложил десантник. – Все равно до вечера ждать. Чего же еще делать, как не жрать и отсыпаться? У меня такое в войну под Кенигсбергом было. Выбросили нас, чтобы мосты заняли, а потом забыли. Четверо суток бездельничали. За всю войну отоспался. Да и этих тыловых бездельников, – Звягинцев кивнул на спальные мешки, – их тоже кормить надо, они ведь к походно‑полевым условиям не привыкли, им небось офицерскую столовую подавай! Там тебе шифровка пришла, – вычищая банку куском хлеба, сообщил он.