Вокруг нас уже собирались опричники, готовые мчаться по служебным делам, вынюхивать измену, карать за предательство. Все внимательно слушали мои приказы, пусть даже я был моложе почти каждого из них. Авторитет у меня имелся непререкаемый.

— Должен быть в Москве, — сказал я. — Так… Пахом, Леонтий… И ты, Андрейка. Со мной, к государю. Коня мне приготовьте. Сидор, возьми десяток людей, наблюдайте за Старицким, чтобы ни он, ни матушка его из Москвы не улизнули.

— Слаб ты ещё, Никита Степаныч, — возразил мне дядька. — Тебе бы ещё отлежаться.

Я нервно дёрнул щекой, усмехнулся. Некогда бока отлёживать, когда вокруг такое творится.

— Успеется, — сказал я. — Коня мне.

В своём намерении я был твёрд, хотя внутренне склонен был согласиться с дядькой Леонтием, восстановился я ещё не до конца. Даже в седло мне пришлось забираться с приступочки, словно маленькому ребёнку или худосочной барышне. Остальные смотрели сочувственно, и их взгляды заставляли меня держаться прямо, пересиливать себя. Я даже ехать рысью не мог, пришлось пускать коней шагом. Брать Хованского опричники умчались галопом.

По-хорошему, на арест князя стоило бы получить дозволение от царя, и только потом отдавать приказы, но я справедливо рассудил, что в нынешней ситуации немного самодеятельности не повредит. Можно упустить момент, потерять преимущество во внезапности. Сомнений в вине всех этих людей у меня не оставалось совсем, разве что государь вдруг решит оставить их на свободе для исполнения каких-то собственных планов. Но я бы предпочёл видеть их за решёткой, за толстыми дубовыми дверями, на голодном пайке. А ещё лучше — на виселице.

А ведь Старицкий вместе с Иоанном руководил тушением этого пожара. Чудовищное лицемерие. Но я подобным трюкам нисколько не удивлялся, все политики так делают. Владимир Старицкий наверняка ощущал себя большим политиком, важной фигурой. Посмотрим, как он запоёт, когда ему прижмут хвост.

В Москву мы добрались лишь к вечеру, практически в темноте, и в Кремль нас даже сначала не хотели впускать. На воротах стоял какой-то новенький, но быстро нашлись знакомые лица, и мы вошли внутрь. К царским палатам я отправился один, несмотря на протесты дядьки.

Царь уже собирался отходить ко сну, постельничий готовил ему покои, но Иоанн всё же принял меня, пусть даже я явился в неурочный час. Это только демонстрировало важность моего сообщения.

— Измена, государь, — вместо положенного приветствия сказал я.

Иоанн вскочил, позабыв про больные суставы. Что ж, мне удалось его напугать. Значит, со всем остальным он наверняка согласится.

Глава 26

— Кто? — хрипло спросил государь, сверля меня взбудораженным диким взглядом.

— Князь Хованский, Владимира Старицкого боярин, Ефросиньи родич, — сказал я.

Иоанн поджал губы, прищурился.

— Опять на Владимира? То брат мой, кровь моя, — холодно произнёс он. — Со мною вместе пожар тушил, голову чуть не сложил там.

— Каин Авелю тоже братом был, — сказал я.

Царь провёл рукой по лицу, потянул себя за бороду, вздохнул. Несмотря на целый ворох доказательств, свидетельствующих против его кузена, верить в его виновность он всё равно не хотел.

— Как прознал сие? — спросил он.

— Поймали фрязина, который в городе пожар устроил, — сказал я. — Он имя Хованского назвал.

— На дыбе? — спросил царь.

— Без неё нынче обошлось, — сказал я.

— Хованских много… Который? — спросил Иоанн.

— Борис Петрович, — назвал я имя.

— Этот сызмальства у Старицких служил… — хмыкнул царь, поимённо знавший всех князей и княжат.

Если бы не знал — не выжил бы в этой атмосфере боярских интриг.