Так что лучше не врать ни себе, ни людям.

— И зачем это было нужно обществу Иисуса? — хмыкнул я.

— Вы… Ведёте войну с католиками… — тяжело дыша, произнёс итальянец.

— Ливония для вас потеряна. И для католичества тоже. Учение Лютера привлекает даже магистров ордена, — сказал я. — Никто не хочет платить папские налоги и покупать индульгенции.

Козимо скривился, устало сгорбился. Даже фанатик не мог не признать мою правоту. Несмотря на сопротивление со стороны Папы, религиозные войны и всё остальное, протестанты только множились, и вчерашние верные католики, бывало, резко переобувались в полёте, принимая лютеранство и прочие ереси.

— Так что Москву ты поджигал зря, — сказал я.

Думаю, он и сам это уже понял.

— И если вы рассчитывали, что после этого народ взбунтуется против государя, то вы ошибались, — добавил я. — Вы не знаете наш народ, не понимаете, как он мыслит. Впрочем, как и всегда…

— С кем из бояр или князей ты связь держал? — продолжил допрос Еремей, и я замолчал, пристыженный.

Увлёкся немного, бывает.

— Ни с кем, — дрожащим голосом ответил Козимо.

— Врёшь, собака, — вздохнул Еремей.

Ему снова пришлось применить силу. Итальянец завопил что-то, но я в его воплях разобрал только отчаянную молитву на латыни.

— Князь Борис! Бори-ис! — взвыл макаронник.

Я оглянулся на писаря. Тот строчил, не пропуская ни единого слова. Я попытался вспомнить всех князей и княжат с этим именем, весьма распространённым. Да и князей в целом у нас было, как грязи, куда ни плюнь.

— Со святым, что ли? Богохульник! — ударил итальянца Ерёма.

— Ковански! Князь Ковански! — торопливо добавил Козимо.

— Хованский, — поправил я из своего уголка.

Борис Хованский у нас имелся только один. Но что интереснее, был этот князь Хованский родичем Ефросиньи Старицкой и боярином князя Владимира Андреевича. У меня тут же возникала стройная и логичная версия, в которой Владимир при помощи западных партнёров садился на престол и разбазаривал царство в стиле будущего Горбачёва. Этому дала, этому дала… Зубы заскрипели от злости.

— Продолжайте, — сказал я, поднимаясь со своего места.

Еремей кивнул. Допрос длился уже несколько часов, и это только начало. Он вытянет из итальянца всё, а потом макаронника казнят. Другого исхода для этого иезуита быть попросту не могло. А если царь в своей милости и богобоязненности решит оставить католического священника в живых, я сделаю так, что Козимо всё равно не покинет Москву живым.

Я вышел на улицу, где уже потихоньку начинало смеркаться, в допросной я пробыл весь день. Ерёма пробудет ещё дольше. Надбавку нам надо, за вредность и тяжёлые условия работы. В первую очередь, психологически тяжёлые, потому что будь у меня сейчас табак и сигареты, непременно бы закурил.

Дядька, похоже, ждал меня снаружи. Появился словно из ниоткуда, как чёрт из табакерки.

— Ну, что там? — спросил он.

Я вместо ответа вздохнул и махнул рукой. Красноречивее любых слов. Тяжелый вышел разговор, неприятный, и ещё неприятнее оказался его результат. Опять работать.

— Малюта где? — спросил я.

— По делам куда-то ускакал, — пожал плечами Леонтий.

— Плохо… Ладно, Шевлягу кликните. Пусть берёт десяток… Нет, два десятка. Два десятка людей, и князя Хованского в гости к нам приведут, — распорядился я. — Бориску Хованского, не другого какого.

— А в Москве он, этот Хованский? — хмыкнул дядька.

Вокруг нас уже собирались опричники, готовые мчаться по служебным делам, вынюхивать измену, карать за предательство.