— Не заговорил? — спросил я, усаживаясь в уголке.

— Заговорит, — ухмыльнулся Малюта. — Ну, Никита Степаныч, командуй, а я пошёл.

Венецианец молча глядел в стол перед собой, на котором виднелись бурые потёки засохшей крови. Он тут не первый.

— Вам всем конец, — попытался угрожать он.

Это мы тоже слышали уже много-много раз. Чуть ли не каждый высокопоставленный чиновник, родовитый князь или богатый купец пытался нам угрожать. Своими связями, положением, родственниками. Всегда всё заканчивалось одинаково.

— Еремей… Приступай, — сказал я.

Ерёма, наш штатный дознаватель, закатал рукава. Фрязин быстро глянул на него, сверкнув глазами. Он, похоже, считал себя готовым ко всему, верил в свою способность выдерживать любое воздействие.

— Имя, — равнодушно потребовал Еремей.

— Vaffanculo, pezzo di merda… — вздохнул фрязин.

— Пиши, Игнат, — сказал Еремей.

— Не пиши, он тебя куском говна назвал, — сказал я из своего уголка.

Писарь, впрочем, протоколировал всё, без исключения, прямо как я учил. Иногда даже среди потока оскорблений можно выцепить что-то полезное.

На должность нашего дознавателя я специально подбирал человека неэмоционального, холодного, не реагирующего на оскорбления и угрозы. Поэтому Ерёма на слова нашего гостя не обратил внимания. Тем более, что итальянского он не знал.

Ерёма начал медленно и методично раскладывать перед фрягом свой обширный арсенал инструментов, способный внушить ужас любому разбойнику и даже служилому воину, бесстрашно глядящему в лицо смерти. Итальянец, впрочем, старался сохранять ледяное спокойствие, медленно дыша через разбитый нос.

— Имя, — спокойно произнёс Ерёма.

Вид железных крюков, щипцов, пилок, тисков и прочих помощников плотника итальянца, похоже, пронял. Он поиграл желваками, разглядывая уже бывшие в употреблении инструменты, подумал молча.

— Козимо, — сказал он.

— Кузьма, значит, — хмыкнул дознаватель.

Писарь скрипел пером, бегло записывая всё произнесённое.

— А батюшку твоего, Кузьма, как звали? — спросил Еремей.

— Пьетро, — сказал он.

— Кузьма Петрович, получается. Фрязин. Родом откуда? — спокойно спрашивал Ерёма, даже не притрагиваясь к разложенным на столе инструментам.

— Верона, — сказал итальянец.

Ромео, милый мой Ромео… Хотелось взять и самому позадавать вопросы этому макароннику, но я помнил, что лучше во время допроса не влезать, чтобы всё не испортить. Да и Ерёма куда лучше меня справлялся с этой задачей. Он сейчас занимался тем, что налаживал контакт с подследственным, задавая простые и ничего не значащие вопросы, на которые тот мог ответить со спокойной душой. Так будет проще ответить на действительно важные вопросы. А если я влезу и спрошу что-то, то этот настрой можно легко сбить. Так что я сидел и не отсвечивал.

Наш лучший опричный дознаватель сыпал вопросами как из пулемёта, писарь с трудом успевал записывать. Поначалу этот Козимо отвечал неохотно, с трудом подбирая слова, но потом заметно расслабился.

А вот когда Еремей постепенно начал переходить к делу, фрязин стал запираться. Отмалчиваться, юлить. И тогда Ерёме пришлось применить немного физического воздействия. Самую чуточку.

Допросная заполнилась криком. Стены здесь, впрочем, были обиты войлоком, и за пределы здания этот крик не вырвался.

— Это только малая часть, Кузьма Петрович, — добродушно сказал Ерёма.

Он не шутил и не преувеличивал. Он мог сделать так, что для Козимо не останется больше ничего, кроме всеобъемлющей боли, когда нет сил даже кричать. Он даже не притронулся к своим инструментам. Пока что.