– Нигде ни одной живой души, а хижины и шалаши почти все развалились,

– сообщили прибывшие, Не мешкая более, мы отправились в обратный путь к шхуне, оставив на берегу Вагуру и с ним двух индейцев ждать, когда на рассвете мы введем корабль в лагуну. Мы оставили им три пистолета и поручили держать глаза и уши открытыми, дабы утром нас не подстерегла на берегу какая‑нибудь неожиданность.

ХРОМОЙ ИНДЕЕЦ АРАСИБО

Едва рассвело, мы подняли якорь. Горловина залива, или – как бы это сказать – протока с моря в лагуну, была достаточно широкая, но мелководная, и Манаури с его индейцами пришлось смотреть во все глаза, чтобы отыскать среди подводных скал и мелей достаточно надежный фарватер. К счастью, шхуна имела небольшую осадку и прошла без помех, а когда первые лучи солнца позолотили склоны горы, мы уже входили в спокойные воды залива.

– Ни одной бригантине сюда не проскользнуть, – заметил Арнак.

– Ты прав. Со стороны моря в бухте нам ничто не грозит, – согласился я.

Вдали, на юго‑западе, чернели хижины безлюдной деревни. Мы внимательно всматривались в берега лагуны в надежде отыскать хоть какие‑то признаки жизни… и отыскали. Четыре человека у самой кромки воды подавали нам руками знаки.

– Вот наши! Вагура! Я узнал его! – воскликнул Манаури.

– Но их, кажется, четверо, если я не ошибаюсь! – удивился я.

– Четверо. Один прибавился.

В подзорную трубу я отчетливо рассмотрел трех наших товарищей и с ними кого‑то четвертого, совершенно незнакомого. Это был индеец. Судя по всему, наши держали себя. с ним по‑дружески. Я протянул трубу Манаури.

– О‑ей! – воскликнул он возбужденно, едва взглянув в окуляр.

– Ты его знаешь?

– Знаю. Это человек из нашего рода. Арасибо.

– Значит, все‑таки какой‑то след от ваших остался?

– Остался.

Мы подплыли к месту, где нас ждали четыре индейца. Бухта здесь была глубокой, и нам удалось бросить якорь в каких‑нибудь десяти саженях от берега Радость от неожиданной этой встречи была огромной но по своему обыкновению индейцы не выражали ее ни словом, ни жестом, и лишь глаза их горели от волнения.

Арасибо, коренастый, невысокий индеец средних лет, заметно хромал на одну ногу. В глазах его таилась не то хитрость, не то скрытность, но, не желая без повода думать о нем дурно, я решил, что такое невыгодное впечатление от его внешности создается, вероятно, из‑за его Уродства и какого‑то злого выражения глаз, слишком близко друг к другу посаженных и к тому же сильно косивших.

Рассказ Арасибо частично подтвердил наши ночные предположения. Араваки действительно без борьбы оставили свои селения, но все же и не вполне по доброй воле. Они пошли на этот шаг из‑за боязни нападений со стороны испанцев. Ловцы рабов нападали на индейские селения не только со стороны моря. Милях в двадцати на запад от залива в горных и степных районах несколько лет назад возникло испанское скотоводческое ранчо названное Ла‑Соледад. Основатели его, явившиеся туда со стадами скота из‑под города Куманы, опираясь на закон меча и кулака, объявили, что все окрестные земли принадлежат им, а вместе с землями и все живущие здесь индейцы. Непокорных, которые посмеют не подчиниться новой власти, они грозили беспощадно уничтожить. Это были не пустые угрозы. Аравакам предстояло первыми оказаться под ярмом конкистадоров. У индейцев, слишком малочисленных и плохо вооруженных чтобы принять открытый бой, оставался один путь к спасению – бегство. И вот два года назад они ушли из этих мест. Ушли на юг, в давние селения араваков в Гвиане. Большинство отправилось посуху через степи к реке Ориноко и дальше к родным берегам Померуна. Другие погрузили свой скарб в лодки и поплыли вдоль морского побережья, и хотя кружным путем, но тоже добрались по морю к устью реки Померун.