Костю дружно похватили под руки, подтащили к Николаю, заставили ткнуть кулаком тому под бок, потом в нос. Николай дурашливо зашатался, рухнул на землю — и мир был восстановлен. После этого они еще долго бродили по опустевшим улицам, заставляя сторониться поздних прохожих, и постепенно их становилось все меньше, и наконец Николай, Костя и Борис опять остались втроем. Борис, как всегда, был серьезен, Николай снисходителен и добродушен, лишь Костя непривычно молчалив. Иногда он сплевывал кровь и осторожно посматривал на Николая, чувствуя на плече его тяжелую руку.

— Ну хватит тебе на меня коситься! — не выдержал Николай. — Не могу я жить, когда на меня кто-то обижается! Брек! Скажи ему, чтоб он не обижался!

— Костомаха! — строго произнес Борис. — Перестань!

— Две бутылки даю! — отчаянно пообещал Николай. — Завтра же! Замолю свой грех и растоплю твою обиду. Годится?

— Годится, — послушно ответил Костя и первый раз улыбнулся, показав окровавленные десны.

Потом Николай остался один, медленно брел к себе домой, по лестнице поднимался не торопясь и все вздыхал, уже не дурачась, не притворяясь. А когда мать открыла дверь, улыбнулся обрадованно, припал к ней и легонько похлопал по спине.

— Ну скажи, скажи мне, что я не так живу, — проговорил он. — А можешь и не говорить… Зачем тебе все время повторять одно и то же? Могу тебе сейчас исполнить все, что ты скажешь мне в ближайшие десять лет…

— Значит, в ближайшие десять лет ты не думаешь меняться? — отстранилась мать.

— Эхма! Ну, не обижайся! Ну, есть у человека недостатки, ну, люблю побыть с друзьями, пропустить иногда стаканчик-второй, посудачить о том, о сем… Разве это так уж страшно? А что мне делать, если жена сбежала в неизвестном направлении? Только в общении с друзьями и заживают раны сердечные! Ну, хорошо, говорит твой сын глупости, по вечерам возвращается позже, чем соседи, — разве это такие уж страшные недостатки? Так, маленькие слабости… У кого их нет? Эх-ма…

Последние слова Николай произнес, уже лежа в кровати, укладываясь поудобнее, приноравливаясь к подушке. А как только мать погасила свет, закрыл глаза и сразу почувствовал, что лодка до сих пор раскачивается на темной воде, а из прохладной глубины прямо на него поднимается печальное человеческое лицо с широко открытыми глазами, из безгубого рта выскальзывает длинная цепочка пузырьков, а ото лба растекается темная струя и уходит в сторону по течению. Лицо все приближается, уже слышится бульканье маленьких пузырьков, лопающихся на поверхности…

Не выдержав, Николай закричал, надеясь, что только такой вот крик, до хрипоты, может его спасти. Так и есть — лодка перестала раскачиваться, а лицо, дохнув на него холодом глубин, исчезло.

Когда Николай открыл глаза, в комнате горел свет, мать стояла в дверях. В глазах у нее был ужас.

— Ты чего? — спросил Николай.

— А ты чего? Мне что же, вот так и стоять всю ночь над тобой? — Мать повернулась и пошла в свою комнату. — Свет оставить? — спросила она, оглянувшись.

— Чего деньги жечь? Гаси… — И, несмотря на желание оставить свет горящим, Николай добавил: — А то ведь и расплачиваться нечем будет!

— Надо же, о копейках вспомнил, — пробормотала мать.

С полчаса Николай лежал, глядя в потолок напряженно и невидяще, изо всех сил стараясь не заснуть. Но сон незаметно подкрался к нему, и в тот же момент качнулась лодка на спокойной воде, а из зеленоватой глубины начало подниматься маленькое пятнышко, постепенно увеличиваясь, светлея, и вот уже можно было различить лицо, широко раскрытые глаза, темную струю у лба и вздрагивающий ряд пузырьков…

Глава 7

Над рекой, сумрачной и серой, постепенно распространялось розоватое свечение — солнце быстро разгоняло туман.