– Убери руки, негодяй, – рявкнул сержант. Но лейтенант Веркрамп уже ничего не слышал. В нем снова заговорили какие‑то внутренние голоса, и на этот раз остановить их не было никакой возможности. Глаза лейтенанта широко раскрылись, лицо стало при обретать серовато‑синий оттенок. Громко вскрикнув, он обмяк в кресле и съехал вниз. Когда приехала «скорая» из больницы в Форт‑Рэйпире и его, отчаянно сопротивляющегося, спускали вниз по лестнице, лейтенант продолжал вопить, перемежая крики утверждениями, будто он‑то и есть Бог.

Сержант Брейтенбах проводил лейтенанта в «скорой» до больницы. Там их, сияя от удовольствия, уже ждала облаченная в белоснежный халат доктор фон Блименстейн.

– Теперь все будет хорошо. Со мной ты будешь в полной безопасности, – сказала она и, ловким движением завернув лейтенанту руку за спину, строевым шагом повела в палату.

– Не повезло бедняге, – подумал сержант Брейтенбах, с тревогой глядя вслед докторше и по достоинству оценив ее широкие плечи и мощный зад. – Впрочем, он сам на это напрашивался.

Вернувшись в полицейское управление, сержант предался тяжким размышлениям о том, что же делать дальше. Перед ним вставала гора проблем. По городу только что прокатилась волна террористических актов. В тюрьме сидели тридцать шесть разгневанных видных граждан. А из пятисот находившихся в его распоряжении полицейских двести десять превратились в гомосексуалистов. Сержант понимал, что при таких обстоятельствах выполнять свои обязанности он не сможет. Через полчаса в полицейские участки всех прилегающих к городу районов ушли срочные телеграммы с просьбой найти комманданта Ван Хеердена. Чтобы чем‑то занять две сотни прошедших лечение констеблей, сержант приказал вывести их на плац и заняться с ними строевой подготовкой. Выполнять это приказание он отправил сержанта Де Кока. Но когда сам Брейтенбах некоторое время спустя заглянул на плац посмотреть, как идут занятия, он сразу понял, что его распоряжение оказалось ошибкой. Две сотни полицейских, разбившись на пары и маленькие группки, жеманно фланировали по плацу.

– Если не можете заставить их маршировать, так хоть уберите их куда‑нибудь с глаз долой, – приказал Брейтенбах сержанту Де Коку. – Из‑за таких вот сцен и идет дурная слава о южноафриканской полиции.

– Что ты сделала? – воскликнул полковник Хиткоут‑Килкуун, когда жена сказала, что пригласила комманданта присоединиться к охоте. – Пригласила человека, который привык стрелять в лис? И он еще будет охотиться в моих бриджах?! Ну, этого я не потерплю!

– Ну Генри, Генри, – пыталась успокоить его жена. Но полковник решительно вышел из комнаты и почти бегом отправился на конюшню, где Харбингер мыл и расчесывал гнедого жеребца.

– Как Чака? – спросил его полковник. Как бы в ответ на этот вопрос лошадь, стоявшая в одном из стойл, сильно ударила копытом.

Полковник вгляделся в полумрак конюшни и некоторое время пристально рассматривал огромную черную кобылу, беспокойно мечущуюся по стойлу.

– Оседлай ее, – приказал полковник и вышел. Легко сказать, подумал Харбингер, не имевший понятия, как можно хотя бы подступиться к этому зверю, тем более надеть на него седло.

– Не потребуешь же ты от комманданта, чтобы он сел на Чаку, – возмутилась миссис Хиткоут‑Килкуун, когда полковник сказал ей о своем распоряжении.

– Я вообще не хочу, чтобы тип, который стреляет в лис, садился на какую‑нибудь из моих лошадей, – ответил полковник. – Но если уж он этого так хочет, пусть попробует проехаться на Чаке. Желаю ему удачи.

Со стороны конюшни донеслись грохот и ругательства. По‑видимому, Харбингер пытался оседлать Чаку и ему приходилось несладко.