|
Я бы попросил оставить тут веревку, не тащить же ее домой, да вы, пожалуй, потом спросите с меня долларов тридцать пять за хранение, - как видно, это ваша крайняя цена за все чужое, что попадает к вам на участок. - Уже уходя, он сказал: - Ну, пока! А если будете продавать скот по восемь долларов, смотрите, чтоб вам фальшивые денежки не всучили. Он шагал довольно твердо, но в такой пронзительной злобе, что сначала ничего перед собой не видел, и в ушах стоял страшный звон, будто кто-то разрядил двустволку прямо у него над ухом. В сущности, он и свою ярость предчувствовал, и теперь в одиночестве, без людей, лучше всего можно было дать ей выветриться. Главное, ему было ясно, что он заранее предвидел все, как оно потом и вышло, и теперь надо было только собраться с мыслями. В душе он предчувствовал, что его злая судьбина непременно изобретет какую-нибудь каверзу, и то, что ему, очевидно, придется заплатить еще два с половиной доллара мировому судье Уорнеру за бумагу, которую констебль предъявит Хьюстону, отбирая у него корову, ничуть его не удивило: просто снова вмешались _Они_, снова _Они_ испытывают, проверяют, сколько он может вынести и выдержать. Так что, в сущности, его не удивило и то, что произошло потом. В сущности, он сам был виноват, он просто недооценил _Их_: ему казалось, что отнести восемь долларов Хьюстону, накинуть веревку на корову и увести ее домой - дело настолько простое, настолько мелкое, что _Они_ нипочем вмешиваться не станут. Но тут он ошибся: избавиться от _Них_ было не так-то просто. Уорнер наотрез отказался выдать бумагу, наоборот, два дня спустя семь человек, считая и негра, - он сам, Хьюстон, Уорнер, констебль и два опытных торговца скотом, - стояли у загородки хьюстоновского загона; и негр провел корову перед экспертами. - Ну, как? - спросил наконец Уорнер. - Я бы дал тридцать пять, - ответил первый торговец. - А если ее покрыл породистый бык, я бы набавил до тридцати семи, даже до тридцати семи с половиной, - сказал второй. - Может, дали бы и сорок? - спросил Уорнер. - Нет, - сказал второй, - а вдруг она не стельная? - Потому-то я бы тридцати семи с половиной не дал, - сказал первый. - Ладно, - сказал Уорнер, высокий, тощий, узкобедрый человек с густыми усами, точь-в-точь как у его покойного отца-кавалериста из форрестовского отряда. - Считайте тридцать семь с половиной. Значит, делим пополам. - Он посмотрел на Минка. - Плати Хьюстону восемнадцать долларов и семьдесят пять центов и можешь забирать свою корову. Да ведь у тебя, наверно, нету восемнадцати долларов и семидесяти пяти центов? Он стоял спокойно, положив докрасна обветренные руки, торчащие из рукавов, на верхнюю жердину загородки, в глазах у него совсем потемнело, в ушах стоял звон, будто кто-то разрядил двустволку прямо у него над головой, но на его липе застыло неопределенное кроткое выражение, почти похожее на улыбку. - Нету, - сказал он. - Может быть, его родич, Флем, даст ему денег? - спросил второй скотопромышленник. |
