Присовокуплю третий пример; по своему содержанию он едва ли заслуживает подробного изложения, которого требует, но отчетливо, опять-таки, показывает применение бессмыслицы в шутке для отображения другой бессмыслицы.

Один человек, уезжая по необходимости, поручил свою дочь заботам друга с просьбой охранять ее добродетель. Он вернулся несколько месяцев спустя и нашел дочь беременной. Разумеется, он пустился упрекать своего друга, а тот никак не мог объяснить этот ход событий. «Где она спала?» – спросил наконец отец. – «В комнате с моим сыном». – «Но как же ты позволил ей спать в одной комнате с твоим сыном, хотя я просил тебя о ней заботиться?» – «Между ними была ширма. Кровать твоей дочери стояла с одной стороны, кровать моего сына – с другой, а между ними была ширма». – «А если твой сын заходил за ширму?» – «Разве что так, – задумчиво сказал друг отца. – Тогда и вправду возможно всякое».

Эта шутка, по остальным ее качествам ничем не примечательная, легко редуцируется. Она, по всей видимости, имеет такой смысл: «Ты не имеешь никакого права упрекать меня. Как ты мог совершить такую глупость, что оставил свою дочь в доме, где она постоянно находится в обществе молодого человека? Разве возможно постороннему при таких обстоятельствах блюсти добродетель девушки?» Мнимая глупость друга тут выступает отображением глупости отца. Редукцией мы устранили нелепость в шутке – и упразднили в итоге саму шутку, хотя от элемента нелепости не избавились: он проявляется в ином месте предложения, сведенного редукцией к исходному значению.

Теперь можно приступать к редукции шутки о пушке. Офицер должен был сказать так: «Ицик, я знаю, что ты смышленый делец. Но уверяю тебя, что ты допускаешь глупость, полагая, будто на военной службе можно вести себя так же, как в деловой жизни, где каждый работает на свой риск и соперничает с остальными. На военной службе необходимо подчиняться и действовать сообща».

Техника «бессмысленных» шуток заключается, следовательно, в том, что нам преподносятся нелепость и бессмыслица, смысл которых состоит в наглядном изображении какой-то другой бессмыслицы и нелепости.

Неизменно ли употребление бессмыслицы в технике остроумия имеет такое значение? Приведу пример, который отвечает на этот вопрос в положительном смысле.

Когда Фокиона однажды после речи наградили аплодисментами, он повернулся к приятелю и спросил: «Разве я сказал что-нибудь нелепое?»

Этот вопрос звучит как бессмыслица, но мы мгновенно понимаем его смысл. «Разве я сказал что-нибудь такое, что могло понравиться этому глупому народу? Мне следовало бы устыдиться этого одобрения: если мое высказывание понравилось глупцам, значит, оно само не очень-то разумно».

Но другие примеры могут указывать на то, что бессмыслица довольно часто применяется в технике остроумия не ради отображения другой бессмыслицы.

Одного известного университетского преподавателя, который обладал привычкой обильно уснащать остротами свой малопритягательный для слушателей специальный предмет, в день рождения его младшего сына поздравили с тем, что ему, дескать, дано в удел счастье обзавестись ребенком в столь преклонном возрасте. «Да, – ответил этот преподаватель, – поистине поразительно, на что способны человеческие руки». Ответ кажется донельзя бессмысленным и неуместным. Дети же суть благословение Божье, в противоположность творениям человеческих рук. Но тотчас приходит на ум, что этот ответ имеет смысл, причем скабрезный.