— Здорово все же, что затопят это все, — говорит Евгений Семенович, а потом, взглянув на мое расстроенное лицо, добавляет: — Нам тут плавать нужно, а ты пока смотри на эту старину, запоминай. Будешь последним путешественником по этому подводному царству. Только швартоваться не забывай вовремя.

Капитан опять подтрунивает над моим «туристским» любопытством. Сейчас он начинает доказывать, что на Севере нет и никогда не было ни единого туриста.

— Не может не быть, — говорю я, — раз такая красотища вокруг.

Где ж вы, туристы, художники? Ведь скоро скроются под волнами нового, гладкого, как водяная пустыня, речного моря все эти темные мистические берега, бревенчатые срубы, поросшие травой тропки — бечевники, по которым, спотыкаясь, брели тяглецы, тянувшие по Шексне баржи…

Назавтра мы снова шлюзуемся без конца, разминаемся с плотами на поворотах узкой речушки, толчемся на мели. Мы с Митей снова «уродуемся» на концах. Здесь когда припрет работа, то даже не говорят «вкалывать», а употребляют более сильные синонимы: «сражаться» или «уродоваться». А мы, согласно Митиной любимой гиперболе, даже «уродуемся, как карлы».

И все же успеваем смотреть по сторонам. Вон прошли Горицы. У пристани белеют стены женского монастыря XVI века, куда ссылали всяких опальных аристократок и куда была сослана Ксения Годунова. Говорят, километрах в семи отсюда — Кирилло-Белозерский монастырь: через вон ту горушку Мауру монахи протоптали тропочку — из мужского в женский. Вот бы где попросить у «кэпа» стоянку. Но боюсь, ему сейчас не до памятников старины.

А вот и Белое озеро. Оно небольшое — всего сорок три километра в длину.

— Подумаешь, море, — с облегчением говорит Толя-боцман и, добродушно помаргивая, уступает мне штурвал.

— Ну не скажи… — возражает Толя-стармех, листая путеводитель и время от времени язвительно зачитывая вслух какой-нибудь, по его мнению, особенно интересный или особенно бездарный абзац (мыслящий человек наш стармех!). — В чужой руке все, как бы это сказать, привлекательней. Тут, между прочим, написано, что в Белом озере мелководье порождает крутую волну, и вы, наверное, еще помните, как одно мелководное море нас проучило… Так вот в Белом озере в один чудесный августовский день, всего сто тридцать лет назад, потерпело крушение шестьдесят два судна. После чего, наверное, и решили построить обводной канал вокруг Белого озера.

Обводной канал придает особое своеобразие Белозерску, потому что канал проходит прямо по городу. На старинном валу видна юбилейная надпись: «Белозерску 1100 лет». Однако город существовал еще и в VIII веке, когда купцы арабы вели с белозерцами оживленную торговлю. В XIII веке город стал центром княжества. Впоследствии он затих совсем; он и теперь очень неторопливый городок.

За Белым озером с широкого устья начинается Ковжа. Пряно пахнут луга, мимо плывут живописные села. Вон какое-то Конёво, настоящая северная Венеция, на худой конец — северное Вилково. Избы выходят прямо к Ковже, у маленьких индивидуальных причалов бьются на приколе лодки. А возле многоквартирного дома — много лодок, по ним можно считать число семей в доме, как в Подмосковье— по антеннам телевизоров. А вот и красный уголок, тоже с причалом, и еще ларек; для полноты сходства с Венецией от ларька отплывает с пением пара гондольеров. Пешком тут, видно, вообще не ходят. Дни этой Венеции тоже сочтены.

У Конёва в Ковжу впадает Шолоность, соединяющаяся с рекой Кемой, по которой идет сплав. Вообще в Ковжу впадает множество таких вот речушек, петляющих по лесной чащобе и волокущих на себе тяжесть бревен. Самые крупные из них — Шола, Тумба и Тистола.

Говорят, что по берегам Ковжи тоже сохранились тропки — бечевники, по которым шли бурлаки, тянувшие баржи-мариинки до Белого озера; там грузы переваливали на баржи-белозерки.