— Все позарастало. Где же она здесь?

Мы долго продираемся через заросли цветов и кустарников. Вон трухлявое почерневшее бревно. Нет, не это. Мы с шофером уже устали, но Анастасия Тимофеевна все ищет. Может, у нее с этой самой плотиной какие-то особенные воспоминания связаны. А может, просто она считает, что я как человек приезжий должен обязательно посмотреть. Однако мы так и не нашли плотину, которую замсекретаря так любила в юности. А скоро и вовсе, наверно, зальет все эти места волнами новых водохранилищ…

Мы подъезжаем к Анхимовской церкви. Анастасия Тимофеевна и Алик начинают ожесточенно спорить, сколько у нее глав. Анхимовская церковь построена была в 1708 году, на шесть лет раньше, чем подобная ей деревянная многоглавая Преображенская церковь в Кижах. Внутри храма на доске сохранились имена строивших ее мастеров, среди которых есть даже одна женщина. Сосчитать главы церкви и правда непросто, потому что они спускаются какими-то причудливыми уступами. «Двадцать две», — говорит Алик. «Да нет же, двадцать!» — упрямо повторяет Быкова. Они идут пересчитывать главы, а я, сидя на бревне, любуюсь удивительным творением северной русской архитектуры. Когда смотришь на эти купола снизу вверх, создается ощущение какого-то особенного веселья и лихости. Так и кажется, что слышишь веселый праздничный перезвон вокруг бесчисленных куполов. Откуда он только брался этакий избыток радости у забитых северных мужиков?

К Белому морю

Славное великое Онего. — В стране непуганых птиц. — Дорога в скалах. — Прогулка на Соловки. — Отец настоятель и биологическая наука. — В Архангельск. — Неожиданное путешествие

Назавтра, пройдя по новому участку канала, рефрижератор вышел в Онежское озеро. И тут открылась нам широченная гладь озера, лесистые берега, суровые скалы, поросшие сосняком, живописные зеленые острова среди черной воды. Это и было чудесное Онего, «страшное Онего страховатое», «славное великое Онего», второе по величине озеро в Европе. Оно было великолепное и словно бы даже всемогущее, и о нем хотелось говорить какими-то окающими северными словами, похожими на заклинание, — «Онего», как шестьдесят лет назад говорил о нем Пришвин. И день был солнечный, как и тогда — в том пришвинском августе, и Онего улыбалось нам, черное вблизи и синее издали. Однако плавать по нему было и впрямь чуток «страховато»: карты не было, лоцмана в Вытегре мы не достали — лоцмана нынче на все золота, — а впереди торчали из воды какие-то каменные лбы.

Мы остановились прямо среди озера, и тут наш добродушный боцман вдруг развил необыкновенную активность. Моргая, Толя приказал нам вынести и проветрить «гнидники», так он невежливо обозвал наше великолепное постельное белье. Алик затеял стирку, Димка полоскал свои «рекламные» носки, купленные у херсонских «бичей». При ближайшем рассмотрении поднятая из-за борта черная онежская вода оказалась чистой, как стеклышко.

После отдыха нам пришлось нанести краткий визит Ленинградской области и зайти в Вознесенье за лоцманом.

Поселок Вознесенье, состоящий из разноцветных двухэтажных деревянных домиков, лежит на скрещении водных дорог, ведущих к Ленинграду с севера, из Онежского озера, и с юга, от Волги. В Вознесенье приходят и перегонные суда с Балтики, но мы застали там только землечерпалку, которую печорские речники перегоняли из Щецина. Немецкие самоходки с Балтики, вероятно, уже прошли к Архангельску.

Взяв лоцмана, мы направились в северный угол озера — Повенец и пришли туда поздно вечером, почти ночью. Городок стоит у северного конца Онежского озера, и это уже словно конец чего-то привычного и начало настоящего Севера: «Повенец всему свету конец».