|
Дикость может проявляться по-разному. В XV веке многие русские составляли представление о ненцах на основе довольно распространенного рассказа «О человецех незнаемых на восточной стране и о языцех разных», где говорилось о «человецех, самоедь зовомых. Они же людие не великие, возрастом малы, носы плосковиды, но резвы в море, а на сухе не живут — тело трескается… В той же стране есть такова самоедь: в пошлину аки человеци, но без голов; рты у них меж плечима, а очи в грудех… А не говорят». Подумать только, что все это рассказывается о моем приятеле Иване Варни-цыне с Колгуева! Поди разберись, где было больше дикости и варварства.
Впрочем, и сегодня можно запросто обнаружить у одного народа совершенно дикие представления о жизни другого, его нравах, его быте, его благосостоянии. Помочь тут, как и в старину, могут лишь просвещение и путешествия. И еще, может, правдивые книги о путешествиях. Несмотря на изобилие путевых заметок и всяческих травелогов, правдивый путевой очерк и в наши дни нередко вызывает сенсацию. От познания образа жизни других народов и новых мест привязанность к собственной земле никогда не уменьшится. Хорошо сказал Пришвин в «Дороге к другу»: «Так и нужно понимать, что наше чувство Родины складывается из своей любви к тому месту, где родился, и устремлением вдаль, путешествием, расширяющим и обогащающим нашу родину». Медленно, постепенно избавляются люди от дикости, привитой веками… Югорский Шар… Небо здесь словно сжато плотным свинцовым куполом облаков, тяжелым, тесным и низким. На нем выделяются облака потемнее, точно приземистые горы. Попадаются и зловещие черные тучи, что сужаются книзу, точно атомный гриб, а над самым материком виден синий просвет: снова кажется мне, будто это окно к югу, туда, где над Средней Россией вольным шатром раскинулось синее летнее небо с белыми живыми облаками. Здесь же, в краю с суровым греческим названием Арктика, нет лета. Разве назовешь летом эту холодную и сырую кратковременную августовскую оттепель? Караван наш вышел в Карское море. «Ледовый погреб» — так назвал это море натуралист Карл Бэр. Круглый год здесь плавают мощные льды, круглый год висят над морем тяжелые облака. Идем к северной оконечности Ямала, к острову Белому. Около полудня встретили первые льдины. Вахтенные заметили кромку льда, и флагман круто повернул к северу. Право по курсу был даже виден сплошной лед, но мы прошли «чисто ото льда». Теперь льдов больше не видно, только изредка попадаются на темно-серой бугристой равнине моря рыжие и пегие, точно лошади, бревна, сбежавшие из сибирских рек. Качка усилилась, и я все чаще сижу на палубе, на знакомом мне по доброй сотне швартовок кранце, который при расставании подарили здешнему боцману Потапычу наши ребята с рефрижератора. Дима сообщил, что рефрижератор наш идет на завод в Печору, встанет там на ремонт. На Обь он попадет только через год. Во второй половине дня «Бравый», вдруг круто развернувшись, пошел выручать «пэтээску», маленький рыбацкий рефрижератор; у них выбило толкатель топливного насоса. Эта рыбацкая «пэтээска» должна идти в Хатангу. Почти вся ее небольшая команда сейчас на палубе, отдают буксир — молодой старпом в красном норвежском свитере, бородатый радист «маркони», раскосый лихой боцман. Взяв суденышко на буксир, мы идем к Белому. У острова Белого наша стоянка затягивается: говорят, где-то у Диксона сильный ветер, до одиннадцати баллов. Я сижу у Кузьмы в радиорубке. Туда то и дело заходят синоптики. Каждые три часа они получают сводку погоды и садятся чертить синоптические карты. — Штормовой выдался год, — ворчит Колесников, начальник архангельского бюро погоды, читая колонки цифр. Каждая строчка в такой колонке — это сводка, и в радиограмме их до черта, этих цифр и строчек. |
