Я улыбаюсь в темноте. Э, сколько раз я эти разговоры слышал, Кузя. Все так говорят: «Последняя навигация! Последний перегон! Все! Остепенюсь, женюсь, переменюсь». А потом приходит весна, и снова тянет в плавание. Не верю, Кузя, разве тебя теперь на берегу удержишь без твоей излюбленной морзянки, без дружков перегонщиков, без мелькания прибрежных городов, да и без этого промозглого Севера, чтоб ему неладно…

На речных судах

через арктические льды

Судовая иерархия. — Кто больше «угра»? — Ледовый погреб. — «Бравый» идет на Восток. — Диксон! Диксон! — Йаровозный век «Ермака». — Мое новое судно. — Старый друг. — Могила «Сибирякова». — Старпом учит. — Встреча с «Лениным». — На буксире у атома. — ПЭЖ. — Льды наступают. — Подмога. — На чистую воду. — Тикси. — «Выручил, Маркин!» — Далеко ли Москва? — И снова в апреле…

«Бравый» перегоняют из Ленинграда во Владивосток Северным морским путем. Меня они взяли на борт всего на несколько дней, до Диксона, где меня снова пошлют на речную самоходку матросом. А пока я здесь вроде пассажира, и капитан Дальк не знает, где мне обедать: в кают-компании или в матросской столовой. Мне-то в столовой, конечно, удобнее, но, путая капитана и рискуя навлечь его неудовольствие, я обедаю то там, то здесь, потому что само деление столовых на рядовую столовую и комсоставскую кают-компанию кажется мне несправедливым и унизительным. Мотористы и матросы учатся в вузах, читают книжки, вместе с механиками и штурманами барахтаются в ледяной воде, спасая судно, а обедают все-таки врозь. Это глупо, тем более что на судах у нас ведь коллективное бесплатное питание и кормят всех одинаково. Я знаю, что такова традиция, но она, по-моему, устарела. Однако заводы-строители почему-то продолжают все так делить: у второго механика в каюте больше на одно зеркальце и койка чуть пошире, чем у третьего. Да, и еще: толчок на дюйм повыше. Тут уж поневоле проникнешься убеждением, что ты «на голову выше». И есть капитаны, которые проникаются. Тем приятнее вспомнить, что у нашего Евгения Семеновича, да и у командира отряда Елуферьева, этого убеждения не было.

Около острова Вайгач наш «Бравый» встает на стоянку. Стивн Барро, спутник Ченслера, еще в середине XVI века высаживался на Вайгаче. Англичане обнаружили здесь огромное ненецкое мольбище, на котором было больше трехсот идолов, изображавших главным образом фигуры мужчин и женщин, но до такой степени обобщенно, что многие идолы представляли собой просто-напросто палки с зарубками.

Наша стоянка у Вайгача была очень краткой. В бухту Варнека как раз зашел пассажирский теплоход, и флагман, уточнив у капитана этого судна ледовую обстановку, решил тут же выходить.

Круглобокий «Бравый» похож на поплавок, и, должен признаться, рискуя своей матросской репутацией, нигде так сильно меня не укачивало, как на «Бравом». Вероятно, именно от качки обоняние так нестерпимо обостряется, что все время кажется, будто в каюте пахнет краской. Закутавшись в Кузин полушубок, я сижу на корме и смотрю на суровые каменистые берега. По левому борту уходит Вайгач, справа проплывает материк: мы проходим Югорский Шар. «Шар» — по-зырянски «пролив». А слово «угра» упоминается еще в «Повести временных лет». Этим именем коми называли ненцев. Обозначает оно что-то вроде «варвара», «дикого». Так что издревле подозревали народы друг друга в дикости и варварстве. Происходило это, вероятно, от собственной дикости, частью которой было непонимание друг друга и нежелание знать другой народ.