|
Здесь в каждой щели притаилось преступление или преступный замысел, здесь в каждом уголке может встретиться человек, махнувший на все рукой, после первого своего проступка заклейменный судом и вступивший на путь, в конце которого его ждет гильотина или самоубийство. Того, кто влачится по парижским мостовым, рано или поздно прибьет к этим изжелта-серым стенам, где филантроп, если только он не праздный созерцатель, прочтет объяснение бесчисленных самоубийств, на которые горько сетуют лицемерные писатели, не сделавшие и шага для их предупреждения, и разгадает пролог драмы, обрывающейся в морге или на Гревской площади. И вот полковник Шабер сидел в толпе этих людей с энергическими физиономиями, одетых в отвратительные ливреи нищеты. Оборванцы то замолкали, то переговаривались вполголоса, так как три жандарма расхаживали взад и вперед, с грохотом волоча по полу свои сабли. - Вы меня узнаете? - спросил Дервиль, подходя к старому солдату. - Да, сударь, - ответил Шабер, приподнимаясь ему навстречу. - Если вы человек честный, - продолжал тихо Дервиль, - как вы могли не вернуть мне долг? Старик покраснел до ушей, как девушка, заподозренная матерью в тайном свидании с возлюбленным. - Как! - громко воскликнул он. - Разве госпожа Ферро вам не уплатила? - Уплатила?.. - повторил Дервиль. - Она написала мне, что вы обманщик. Полковник возвел глаза с выражением ужаса и мольбы, как бы призывая небеса в свидетели этой новой лжи. - Сударь, - произнес он спокойно, с трудом сдерживая возмущение, - попросите жандармов провести меня в канцелярию, я напишу распоряжение, по которому вам несомненно будет уплачено. Дервиль попросил начальника конвоя, и ему разрешили зайти вместе с его клиентом в канцелярию, где Гиацинт написал несколько слов графине Ферро. - Отошлите ей это письмо, - сказал полковник, - и вам возместят все расходы и вернут затраченные на меня деньги. И верьте, сударь: если я не мог выразить вам благодарность за все ваши добрые услуги - она здесь, - сказал он, прижав руку к сердцу. - Да, она здесь, во всей своей полноте и силе. Но что может дать обездоленный? Только любовь, и ничего больше. - Как же это вы не сумели выговорить себе хоть какую-нибудь сумму! - воскликнул Дервиль. - Не говорите мне об этом, - отвечал старый воин. - Вы не можете себе вообразить, до чего я презираю эту показную жизнь, которой так дорожит большинство людей. Мною нежданно овладел новый недуг - отвращение к человечеству. Когда я вспоминаю, что Наполеон на острове святой Елены, - все претит мне в этом мире. Я не могу более быть солдатом, вот в чем моя беда. Наконец, - прибавил он с непередаваемо ребячливым жестом, - чувства украшают лучше, нежели богатые наряды, и я смело смотрю всем в глаза. |
