|
На следующий же день управляющий графа Ферро, незадолго до того назначенный председателем суда первой инстанции в одном из крупных городов, прислал Дервилю следующий неутешительный ответ: "Милостивый государь! Госпожа Ферро поручила мне сообщить Вам, что Ваш клиент недостойно злоупотребил вашим доверием; лицо, именовавшее себя графом Шабером, призналось в том, что это имя присвоено им незаконно. Примите и проч. Дельбек". - И носит же земля таких простаков! - воскликнул Дервиль. - А еще называюсь поверенным! Вот, будьте великодушным, отзывчивым филантропом и ученым правоведом впридачу, все равно вас обведут вокруг пальца. Эта история влетела мне в две тысячи франков! Вскоре после получения этого письма он отправился в суд повидаться с адвокатом, который вел дела в исправительной полиции. По случайному стечению обстоятельств Дервиль вошел в шестую камеру как раз в тот момент, когда председатель приговорил за бродяжничество некоего Гиацинта, не помнящего родства, к двум месяцам тюрьмы, с последующим переводом в дом призрения в Сен-Дени, что в практике исправительной полиции равносильно пожизненному заключению. Услышав имя Гиацинт, Дервиль взглянул на обвиняемого, сидевшего на скамье подсудимых, и узнал в нем своего лже-Шабера. Старый солдат был невозмутим, немного рассеян; даже лохмотья, даже нищета, наложившая следы на его лицо, не могли лишать его благородства и гордости. В его взгляде было стоическое спокойствие, что не должно было бы укрыться от глаз судьи; но стоит только человеку попасть в руки правосудия, он становится существом подсудным, вопросом права, казусом, подобно тому как в руках статистика он только цифра. Когда старого солдата увели в канцелярию, откуда его должны были отправить в тюрьму вместе с партией бродяг, дела которых разбирали в тот же день, Дервиль, воспользовавшись правом юриста, имеющего доступ во все помещения суда, прошел вслед за ним и несколько минут молча рассматривал Шабера, сидевшего посреди пестрой толпы нищих. В те времена камера при судейской канцелярии являла собой одно из тех зрелищ, которое, к великому сожалению, до сих пор не изучено еще ни законниками, ни филантропами, ни художниками, ни писателями. Эта камера, как и все лаборатории крючкотворства, представляет собою темное, зловонное помещение; вдоль стен стоят побуревшие деревянные скамьи, отполированные засаленными отрепьями несчастных, сходящихся отовсюду на это сборище общественных недугов, которого никому из них не избегнуть. Поэт сказал бы, что сам дневной свет стыдился озарить эту страшную яму, куда стекаются тысячи злосчастных судеб. Здесь в каждой щели притаилось преступление или преступный замысел, здесь в каждом уголке может встретиться человек, махнувший на все рукой, после первого своего проступка заклейменный судом и вступивший на путь, в конце которого его ждет гильотина или самоубийство. |
