– Вы боялись, что у вас украдут это изобретение?

– Нет, Платон Григорьевич, я боялся, что его могут украсть вообще, и у меня и у вас…

– Это, я думаю, можно понять. И вы так никому и не раскрыли сути дела до конца?

– Раскрыл… Трудно было исписать первый листок бумаги, потом стало все как‑то проще. Но и здесь, положа руку на сердце, я не чувствую себя вполне правым. Излагая свою идею, я каждый раз все‑таки опускал существенные детали, прежде всего потому, что слишком ясно видел справедливость основных положений. Мне думалось, что все ясно, ясно с первого слова. А вскоре стали приходить официальные отказы.

– А в них что было? Да вы не волнуйтесь так, Михаил Антонович. Все в прошлом, теперь сотни людей летают на ваших аппаратах, вон даже я побывал там, где мне и не мечталось никогда побывать… Может быть, мы прекратим разговор?

– Нет, нет, я сейчас приду в норму, – голос Мельникова прерывался. Он налил из графина стакан воды, медленно выпил.

– Вот черт, до сих пор не могу спокойно говорить об этом… Так вот, Платон Григорьевич, стал я получать отказы. А в них одна фраза: «Устройство, предлагаемое автором, неработоспособно».

– Чем мотивировали эксперты такой вывод?

– Тем, что я нарушаю законы природы…

– Это возражение серьезное… И эти отказы вас снова выбили из колеи, Михаил Антонович?

– Да, выбили… Мне пришлось уйти из школы, и для меня начались трудные дни. Долго я еще толкался в различные учреждения, но все было бесполезно. Тогда, незаметно для самого себя, я вернулся к живописи – ведь я в юности учился… «Вот занятие для отвергнутого изобретателя», – подумал я. Трудно было начинать сызнова после длительного перерыва. Помог сосед по квартире, Леонид Рахманов. Он во многом помог мне.

– Он тоже сейчас здесь? – спросил Платон Григорьевич, уловив в голосе Мельникова нотку признательности.

– А как же? У нас такое дело, что каждый, кто к нему прикасается, остается с нами навсегда.

– Это распространяется и на медицинских работников? – смеясь, спросил Платон Григорьевич.

– А вы думаете покинуть нас до того, как разберетесь во всем? – спросил Мельников.

– Цепью, во всяком случае, я не прикован, – пожал плечами Платон Григорьевич.

– Цепью? Вы сказали: «цепью не прикован»? Ну так, Платон Григорьевич, будет вам и цепь, дайте только срок. Такая цепь, что не разорвешь… Да, так начал я понемногу рисовать.

– Вы сказали, что вам помог сосед? Он художник?

– Нет, Леонид – рабочий‑сварщик. До этого прослужил во флоте семь лет. Я вас обязательно с ним познакомлю, он у нас лучший мастер‑наладчик тягового оборудования. Но мне нужно было помогать и советом и руками. Не было этюдника – сделал Леонид, нужен был мольберт – сделал и его. Я както сказал ему, что мне мольберт нужен. А в воскресенье смотрю: вокруг столика перед домом толпа собралась. Знаете такие столики, врытые в землю.

– За ними обычно в «козла» играют?

– Совершенно верно. И в тот воскресный день собрались вокруг Леонида соседи, кто инструмент притащил, у кого бруски буковые оказались, у кого фанерный лист.