|
Я, как говорил твой дедушка, был тоже «хороший перец». Но вот прошли годы, и как‑то – это было в начале сорок первого – мне приснился удивительный сон. Мне приснился ты, Димка, и будто мы с тобой сидим в какой‑то огромной аудитории. А перед нами длинный черный стол, и какойто старичок небольшого роста что‑то говорит, говорит тонким пронзительным голосом. Потом я увидел свои записи, а ты, Димка, ты протянул руку и красным карандашом зачеркнул слово «осадок» и написал «окраска». Необыкновенно яркий, удивительный сон. Я запомнил его. Прошло несколько месяцев, и я встретил тебя в деканате. Долго я смотрел на тебя, не веря своим глазам. Ты ли это? Но когда ты поднял голову, сомнения отпали: это был ты, Великий Вождь. Мы попали с тобой в одну группу, но я в тот день не вспомнил своего сна. Потом раздался звонок, и мы поспешили в аудиторию. Первая лекция была посвящена неорганической химии, и известный профессор, который жил, работал и спал в маленькой комнате рядом с аудиторией своего имени, вышел к доске и тонким голосом сказал: «Нуте‑ка, запишем простейшую реакцию».
И тогда я не вспомнил свой сон. И только когда ты, Димка, протянул карандашкрасный карандаш! – и, зачеркнув в моем конспекте слово «осадок», написал «окраска», будто молния озарила мой мозг: все сразу стало «на свое место», да, я видел, видел все это, это было, было со мной! Но когда, где? Так это же мне снилось! Я с нетерпением ждал, когда окончится лекция, а когда мы вышли в коридор, начал торопливо рассказывать свой сон, но тебя было трудно чем‑нибудь удивить. – Подумаешь, – сказал ты, – да я постоянно вижу во сне то, что потом со мной случается на самом деле. Это все согласно теории относительности и квантовой механики вполне понятно. Я не знал ни теории относительности, ни ‑квантовой механики, и мне стало стыдно, что я болтаю какую‑то чепуху, а все, с точки зрения современных теорий, совершенно ясно. Только сейчас, став старше, мы подружились. Вместе ходили в столовую, вместе готовили задания по начерталке, вместе чертили, вместе и дежурили на крыше институтского здания во время довольно «регулярных» бомбежек. Помню, как во время одного такого дежурства мы при свете маленькой синей лампочки решали какую‑то сложную задачку. К нам подошли старшекурсники, называвшие нас и ласково и насмешливо «букварями». Прислушавшись к спорам, они попросили карандаш и набросали нам простые и вместе с тем загадочные проекции. Это был знаменитый, так нигде и не опубликованный набор упражнений для проверки конструктивных способностей. Как детские игры передаются от одного поколения ребят к другому, причем взрослый человек забывает порой очень сложные правила этих игр и, только услышав звонкий голос своего сына или дочери, кричащей, скажем, «штандер», вспоминает: «что‑то в этом роде кричал я сам», так и эти схемки бытуют в технических вузах, становясь одним из элементов своеобразного студенческого фольклора. Под утро старшекурсники заглянули на наш чердак снова, в пух и в прах раскритиковали наброски Дмитрия, а один из них сказал обо мне уважительно: «Этот „букварь“ обладает абсолютным пространственным воображением». Это заявление было совершенно неожиданным для Дмитрия. – Откуда у тебя это, ну, пространственное воображение? – спросил он меня. – Да, ты, кажется, что‑то такое вырезывал из бумажек? Я что‑то такое припоминаю. Зато в математическом анализе Дмитрий брал реванш. Вычисления доставляли ему радость. Дмитрий безошибочно интегрировал сложнейшие дроби, никогда не делая черновиков, никогда не возвращаясь в своих вычислениях к исходной точке. Все‑таки мы были очень разные и, возможно, если бы не наше давнее «индейское» прошлое, никогда не подружились бы. |
