– Ясно, какая, обыкновенная. – Мой новый знакомый быстро обвел контур, и я тоже увидел, что в переплетении его каракуль было видно нечто очень похожее на курицу, только без хвоста. Потом этот «талантливейший человек» и «тоже художник» взял в руки резинку и тщательно стер все, что не относилось к ‑курице, дорисовал кое‑как хвост и, подписав внизу «Анатолий Жук», проставив красиво число и дату, вручил мне свой новый шедевр.

– Это на память… – сказал он.

– Так ты даже рисовать не умеешь? – сказал я.

– Как не умею, а курица! – вдруг обиделся Толя. – А ты‑то, ты‑то, молчал бы! Лягушку и ту вырезать не можешь… Ну, не обижайся, мне Дмитрий сказал, что ты болен и тебе нельзя волноваться…

Он ушел, а Димка, заглянув ко мне вечером после школы, внимательно разглядел курицу и сетку стертых «подготовительных» штрихов и упрямо заявил:

– Чего ты придираешься? Курица как курица, мне и такой не нарисовать. Воображаешь ты, Мишка, много… – Потом подумал и добавил: – А ведь жулик этот Толька, настоящий жулик, а его водили к какому‑то знаменитому художнику, и тот его хвалил…

– И вовсе он его не хвалил, – теперь уже уверенно заявил я. – Просто этот художник сказал, что «в этом что‑то есть».

СМЕРТЬ ДЕДУШКИ

Нас провожал один дедушка. Шура и Димка были в школе, отец Димки уехал куда‑то по делам. Дедушка вручил мне толстую книгу, на обложке которой длинная шпага с витой ручкой была воткнута в широкополую шляпу с пером.

– Итак, я был тогда индейцем, – сказал он, целуя меня в щеку. – Помни и не забывай Закон Леса и Устав Свободы.

Мы ехали в Киев, куда перевели Антона Степановича. А через несколько дней нам пришло письмо из Одессы, в котором рассказывалось о неожиданной кончине Димкиного дедушки. Он погиб в тот день, когда мы выехали. Вернувшись домой с вокзала, дедушка услышал на втором этаже какой‑то шум. Никому не сказав ни слова, он взял свою знаменитую дубину и пошел «наводить порядок».

На второй этаж забрались грабители. Хозяйка этой квартиры была без чувств и лежала рядом с уже увязанными узлами. Грабители вежливо впустили дедушку в квартиру, но когда он стал размахивать своей дубинкой, выстрелили ему в живот, а сами выпрыгнули из окон второго этажа на мягкую грядку, старательно вскопанную самим дедушкой, и убежали.

Милый, милый дедушка… Он нашел в себе силы, спустился вниз, домой, и, добравшись до дивана, только сказал своей жене:

– Бабка, я умираю!

Его жена, бабушка Димки, так привыкла ко всяким его выдумкам, что ответила:

– Не болтай глупости!

А через несколько минут его уже не было в живых.

Его провожала, как принято говорить, «вся Одесса». Многие знали его как бесконечно доброго человека, а весть об очередном злодеянии бандитов с Пересыпи во мгновение ока облетела весь город.

Димкин дедушка, ты навсегда остался в моей памяти Великим Вождем Свободного Союза Свободных Племен. Я вырос у моря, и соленый ветер, прибрежные пески, травы всегда были близки мне, но только ты научил меня прислушиваться к ночным шорохам, как прислушивается к ним отважный и мудрый воин, и я смог испытать чудесное чувство единства с окружающим меня миром, его прохладным ветерком и его ясными звездами, песком и камнями, травами и птицами – всем тем, что мы так часто называем природой.

ВЕЛИКИЙ ВОЖДЬ В «БУКВАРЯХ»

Димка, Великий Вождь Одесских Делаваров, с тридцать седьмого я не знал, где ты, что с тобой. Мы не дружили. Ты, Великий Вождь, был слишком властным и строгим, ты не терпел никакого превосходства, ни в чем и ни с кем не хотел делить власть над племенем.